Покупатели мечты - [12]

Пока я размышлял над этими словами, Бартоломеу снова вмешался, и на этот раз он взволновал всех, в том числе и меня. Не боясь пройтись по своей истории, он заговорил эмоционально:

— Учитель, после того как я был вытолкнут из лона моей матери и вошел в лоно общества, я пролил много слез. Мой отец был алкоголиком и часто бил меня. Когда мне было семь лет, он умер. Моя мать оставила меня у входа в приют. Она сказала, что у нее рак и что она не с может меня растить. За три или четыре года до этого она уже отдала моего единственного брата в приют или в семью на воспитание, я точно не знаю, как это было. Сказали, что моя мать умерла, но меня не предупредили о дне похорон. Я пролил много слез, я звал ее и моего брата. Но меня никто не слышал. Меня усыновили на какое-то время, однако потом мои приемные родители не выдержали моего присутствия в их жизни. Они вернули меня в другой приют. Я вырос без семьи. Я вырос одиноким, совершенно одиноким. Я был избит в лоне общества. Ох! Лоно общества несправедливо, — говорил он с таким чувством, которого в нем никогда не было. Он не был похож на того Бартоломеу, которого я знал, но на самом деле все то, что я услышал, объяснил Краснобай, всегда умевший найти пространство в обществе, чтобы подышать. И закончил словами: — Единственная ласка, которую я знал, была подарена мне щенком по кличке Террорист. Блохи составляли компанию Террористу, а Террорист составлял компанию мне.

Я был очень взволнован. И только лишь некоторыми фактами из его прошлого. Как любил повторять Учитель, жизнь — это шоу, и за актером и актрисой, которые проваливаются, всегда есть кто-то в помятом платье за кулисами. Мэр услышал драму Бартоломеу и, вытирая глаза, полные слез, тоже рассказал о своей пустыне существования. Я был поражен.

— Я понимаю моего достопочтенного друга, — сказал он опечаленно. — Я был толстеньким, миловидным ребенком, но мои родители бросили меня у двери одной супружеской четы, которая увлекалась вегетарианством. Эти худощавые люди хотели накормить меня шпинатом, морковным соком и прочими овощами. Я спал голодным каждую ночь. За едой они были вместе, но в жизни порознь. Каждый день они дрались. Жизнь этой супружеской пары представляла собой сплошной кулачный бой. Каждый раз, когда я плакал, они затыкали мне рот морковкой. Даже сегодня я дрожу, когда вижу морковь. Но, видимо, этого было недостаточно, и вегетарианцы затыкали мне зад кусочком каучука. В конце концов они поместили меня в приют, когда мне было шесть лет, приют, управляемый вегетарианцами. Я настолько был голоден, что готов был съесть целую корову. — Он сделал паузу и добавил: — Кто будет усыновлять толстячка в таком возрасте, каким бы миловидным он ни был? Я вырос без любви и без ее объятий. — И, обнимая своих друзей, продолжил: — И, как и ты, Краснобай, единственные поцелуи, которые я знал в приюте, были подарены мне собакой по кличке Призрак. Каждую ночь Призрак спал у меня в ногах.

Мэр произнес эти слова с глубоким вздохом, не обращая внимания на взгляды и перешептывания присутствующих. Теперь я понимаю, почему у него всегда припрятано что-нибудь пожевать. Голод прошел. У меня появилось чувство вины за то, что я их критиковал. Те, кто стоял ближе к ним, тоже плакали. Некоторые похлопывали их по плечам. Учитель расчувствовался. Однако, несмотря на то что все были тронуты их историями, этих двоих неисправимых занесло. Они снова стали теми, кем и были.

Краснобай, узнав о драме Мэра, поправился:

— Дорогой Мэр, в этом шоу есть много слез. Нам только остается залить глаза.

Мэр согласился:

— Да, Краснобай, это лоно общества слишком грустное. Пойдем, выпьем по чуть-чуть.

Профессор Журема[1], которая была еще одной ученицей Учителя, пожилая преподавательница, терпеливая и интеллигентная, и Моника, бывшая модель, которая тоже входила в группу, услышав эти глупости, одновременно закашлялись, стараясь заглушить их слова. Я тоже присоединился к этому хору. Мы были самыми благоразумными из учеников.

Я не мог охарактеризовать этих друзей. Всегда, когда они удачно начинали, все заканчивалось тем, что достигнутый результат просто рассеивался. Вместо того чтобы обеспечить себе победу, они утрачивали занятые позиции. Тем не менее, пока мы старались заглушить их реплики, присутствующие оживились: им понравилась такая обстановка. Адвокаты, судьи и прокуроры сошли с вершины размышлений о существовании до юмора пивной.

Профессор Журема, все еще кашляя, взяла свою палку и толкнула в шею Бартоломеу.

— Бартоломеу, с закрытым ртом вы незаменимы, — сказала она свою знаменитую фразу.

Эксперт Краснобай лишний раз прибегнул к своей бессовестности, чтобы взять верх.

— Успокойтесь, люди. Я не хотел сказать, что нужно залить глаза кашасой[2], водкой или виски, а философией, мудростью, идеями.

Вдохновляя бессовестность Бартоломеу, Барнабе, словно политик в разгаре выборной кампании, забыл о своем горьком прошлом, посмотрел на стоявших перед ним людей и подобно политику-всезнайке заговорил:

— Да, почтеннейшие друзья этого необыкновенного Федерального собрания! Перед слезами, которые вы проливаете в этом очень коротком экзистенциальном