Покуда я тебя не обрету - [105]

– Есть одна проблема, конфетка моя, – при его габаритах я не уверена, что он из-за руля видит дорогу.

– Наверное, если мы поинтересуемся у него, вреда не будет, – сказала Алиса. – Кто знает, вдруг ему хочется сделать себе татуировку.

– Алиса, он учитель, у него ни шиша за душой. Ему нужны не бесплатные татуировки, милочка, а деньги, – сказала миссис Оустлер.

– Ну…

И Алиса с миссис Оустлер ушли в кино, а Эмма и Джек остались мыть посуду, после чего собирались ложиться спать. Эмма прикончила остатки пиццы (со всех тарелок), Джек посочувствовал ей – еще бы, она ведь к салату даже не притронулась, вот и осталась голодная.

– Конфетка моя, поставь какую-нибудь музыку, будь так добр.

Эмма любила петь за едой, лучше всего у нее получалось изображать Боба Дилана с набитым ртом. Джек поставил альбом под названием Another Side Of Bob Dylan – на полную громкость, как любила Эмма, – и пошел наверх укладываться. Даже на фоне Боба и льющейся воды он отлично слышал, как Эмма горланит Motorpsycho Nightmare. Песенка, должно быть, сказалась на его настроении.

Джек разделся и осмотрел свой пенис, красный и натруженный, одна большая ссадина. Он думал смазать его чем-нибудь, но решил, что будет щипать, и просто надел свежие шорты и лег, ожидая, когда Эмма придет поцеловать его на ночь.

Джек лежал и скучал по тем вечерам, когда молился вместе с Лотти. Сам он лишь одну молитву повторял последнее время, и то изредка, – ту, что когда-то читал вместе с мамой (она тоже давным-давно перестала молиться вместе с ним, наверное, опять потому, что он «большой уже»). Да и эта молитва казалась ему теперь неуместной на фоне его новой жизни с миссис Машаду.

– День, что ты даровал нам, Господи, окончен. Спасибо тебе.

Теперь по вечерам Джек не хотел никого благодарить за прожитый день.

Лотти прислала ему открытку с острова Принца Эдуарда, на ней красовались сосны, ели, серые скалы и темно-синий океан; разве может в таком месте быть плохо?

– Нет-нет-нет-нет, малышка, – пела Эмма, – не меня ты ищешь здесь.

Джек без конца думал о том, как мистер Рэмзи повезет его в Мэн, и настроение у мальчика испортилось еще больше. Ему стало себя так жалко – а это отличная почва для плохих снов. Боб Дилан все пел, а Джек уже спал; он вообразил себе, что мама и миссис Оустлер вернулись домой и зашли поцеловать его на сон грядущий раньше, чем Эмма; он лежал и думал, кто же придет первой, Эмма или мама. Это все ему, конечно, снилось – снилось, как он лежит в постели и не спит.

Боб Дилан все выл себе где-то неподалеку, а может, он выл только во сне у Джека. Не знаю, в чем тут дело, мама, но я все время думал о тебе (лучше и не скажешь, прямо в яблочко!).

Кто-то зашел к Джеку в спальню; он открыл глаза, думал, это мама или Эмма, а это миссис Оустлер, совершенно обнаженная, легла рядом с ним под одеяло. Такая маленькая, с ней в кровати куда просторнее, чем с миссис Машаду, да еще она куда лучше пахнет! Она издала какой-то гортанный звук, вроде рычания – словно она дикая кошка и может Джека укусить. Ее длинные накрашенные ногти царапали ему живот, щекотали пупок, а потом ее маленький кулачок возьми да и залезь ему в трусы, ноготь чиркнул по пенису, как раз там, где «малыш» покраснел. Джек дернулся от боли.

– Что с тобой, я тебе не нравлюсь? – шепнула ему на ухо Лесли, сжав «малыша» в своей крохотной ладони. Джека словно парализовало.

– Нет, ты мне нравишься, просто у меня пенис болит, – попытался сказать Джек, но не смог; он вообще во сне никогда не мог ничего сказать.

Джек почувствовал, как «малыш» растет внутри кулака миссис Оустлер. Да ведь ее рука не больше моей, думал Джек, а музыка играла. Мне плевать, где ты проснешься завтра, мама, но я все время думал о тебе, – пела Эмма.

– Мистер Пенис отправляется кое-куда, и там ему уже никогда не будет больно, – шепнула Лесли на ухо Джеку.

Но откуда Лесли знает слова «мистер Пенис», подумал мальчик, откуда она узнала, что его пенису больно, ведь Джек не мог сказать ни слова?

– Что ты говоришь? – попытался спросить он, но снова не услышал себя. Говорила только миссис Оустлер, повторяя одно и то же.

У нее к тому же изменился голос; не было сомнений – рядом с Джеком лежала именно она, ее жесткое, маленькое тело терлось о него, но голос был как у миссис Машаду.

– Мистер Пенис отправляется кое-куда, и там ему уже никогда не будет больно, – шептал ему низкий португальский голос.

– Не надо, моему пенису очень больно, пожалуйста, не надо больше, – все пытался сказать Джек. Но как же миссис Оустлер услышит его, если он сам себя не слышит? А уж о том, слышит ли его мама, Джек и думать не стал – он знал, это бессмысленно: даже если она услышит его, все равно и не подумает прийти его спасти.

Только бы Боб Дилан наконец заткнулся, глядишь, Эмма сможет услышать Джека и прийти на помощь, думал он. Музыки он больше не слышал, но ведь это не значит, что Боб в самом деле закрыл рот. Лесли Оустлер так громко дышала ему в ухо, что перекричала бы Боба, ори тот во всю глотку в соседней комнате.

– Ты снова забыл про дыхание, конфетка моя, – отчетливо услышал Джек голос Эммы. Он думал, его целует миссис Оустлер, а это была Эмма! – Целуй меня дальше, если хочешь, но не забывай дышать!