Покуда над стихами плачут... - [22]

венчанье тех талантов,

развязка тех легенд.

За наши судьбы (личные),

за нашу славу (общую),

за ту строку отличную,

что мы искали ощупью,

за то, что не испортили

ни песню мы, ни стих,

давайте выпьем, мертвые,

во здравие живых![9]

Однофамилец

В рабочем городке Солнечногорске,

в полсотне километров от Москвы,

я подобрал песка сырого горстку —

руками выбрал из густой травы.

А той травой могила поросла,

а та могила называлась братской,

их много на шоссе на Ленинградском,

и на других шоссе их без числа.

Среди фамилий, врезанных в гранит,

я отыскал свое простое имя.

Все буквы — семь, что памятник хранит,

предстали пред глазами пред моими.

Все — буквы — семь — сходилися у нас,

и в метриках и в паспорте сходились,

и если б я лежал в земле сейчас,

все те же семь бы надо мной светились.

Но пули пели мимо — не попали,

но бомбы облетели стороной,

но без вести товарищи пропали,

а я вернулся. Целый и живой.

Я в жизни ни о чем таком не думал,

я перед всеми прав, не виноват.

Но вот шоссе, и под плитой угрюмой

лежит с моей фамилией солдат.

О погоде

Я помню парады природы

и хмурые будни ее,

закаты альпийской породы,

зимы задунайской нытье.

Мне было отпущено вдоволь —

от силы и невпроворот —

дождя монотонности вдовьей

и радуги пестрых ворот.

Но я ничего не запомнил,

а то, что запомнил, — забыл,

а что не забыл, то не понял:

пейзажи солдат заслонил.

Шагали солдаты по свету —

истертые ноги в крови.

Вот это,

   друзья мои, это

внимательной стоит любви.

Готов отказаться от парков

и в лучших садах не бывать,

лишь только б не жарко, не парко,

не зябко солдатам шагать.

Солдатская наша порода

здесь как на ладони видна:

солдату нужна не природа,

солдату погода нужна.

Баня

Вы не были в районной бане

в периферийном городке?

Там шайки с профилем кабаньим

и плеск,

   как летом на реке.

Там ордена сдают вахтерам,

зато приносят в мыльный зал

рубцы и шрамы — те, которым

я лично больше б доверял.

Там двое одноруких

   спины

один другому бодро трут.

Там тело всякого мужчины

исчеркали

   война

     и труд.

Там по рисунку каждой травмы

читаю каждый вторник я

без лести и обмана драмы

или романы без вранья.

Там на груди своей широкой

из дальних плаваний

   матрос

лиловые татуировки

в наш сухопутный край

   занес.

Там я, волнуясь и ликуя,

читал,

   забыв о кипятке:

«Мы не оставим мать родную!» —

у партизана на руке.

Там слышен визг и хохот женский

за деревянною стеной.

Там чувство острого блаженства

переживается в парной.

Там рассуждают о футболе.

Там с поднятою головой

несет портной свои мозоли,

свои ожоги — горновой.

Но бедствий и сражений годы

согнуть и сгорбить не смогли

ширококостную породу

сынов моей большой земли.

Вы не были в раю районном,

что меж кино и стадионом?

В той бане

   парились иль нет?

Там два рубля любой билет.

Лошади

И. Эренбургу[10]

Лошади умеют плавать.

Но — нехорошо. Недалеко.

«Глория» по-русски значит «Слава».

Это вам запомнится легко.

Шел корабль, своим названьем гордый,

океан старался превозмочь.

В трюме, добрыми мотая мордами,

тыща лошадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!

Счастья все ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днище

далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.

Лошади поплыли просто так.

Что же им было делать, бедным, если

нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.

В море в синем остров плыл гнедой.

И сперва казалось — плавать просто,

океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края.

На исходе лошадиных сил

вдруг заржали кони, возражая

тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали,

все на дно покуда не пошли.

Вот и все. А все-таки мне жаль их —

рыжих, не увидевших земли.

Бесплатная снежная баба

Я заслужил признательность Италии[11],

ее народа и ее истории,

ее литературы с языком.

Я снегу дал. Бесплатно. Целый ком.

Вагон перевозил военнопленных,

плененных на Дону и на Донце.

Некормленых, непоеных военных,

мечтающих о скоростном конце.

Гуманность по закону, по конвенции

не применялась в этой интервенции

ни с той, ни даже с этой стороны.

Она была не для большой войны.

Нет, применялась. Сволочь и подлец,

начальник эшелона, гад ползучий,

давал за пару золотых колец

ведро воды теплушке невезучей.

А я был в форме, я в погонах был

и сохранил, по-видимому, тот пыл,

что образован чтением Толстого

и Чехова, и вовсе не остыл.

А я был с фронта и заехал в тыл

и в качестве решения простого

в теплушку — бабу снежную вкатил.

О, римлян взоры черные, тоску

с признательностью пополам

   мешавшие

и долго засыпать потом мешавшие!

А бабу — разобрали по куску.

М. В. Кульчицкий

Одни верны России

   потому-то,

другие же верны ей

   оттого-то,

а он — не думал, как и почему.

Она — его поденная работа.

Она — его хорошая минута.

Она была отечеством ему.

Его кормили.

   Но кормили — плохо.

Его хвалили.

   Но хвалили — тихо.

Ему давали славу.

   Но — едва.

Но с первого мальчишеского вздоха

до смертного

   обдуманного крика

поэт искал

   не славу, а слова.

Слова, слова.

   Он знал одну награду:

в том, чтоб словами своего народа

великое и новое назвать.

Есть кони для войны и для парада.

В литературе тоже есть породы.

Поэтому я думаю: не надо

Об этой смерти слишком горевать.

Я не жалею, что его убили.

Жалею, что его убили рано.

Не в третьей мировой, а во второй.

Рожденный пасть на скалы океана,