Покровитель птиц - [6]

Глава 3 ГАЙАВАТА

Старик с бидонами, акварелист З., надо сказать, не пил вовсе, то есть натуральным образом в рот не брал даже капли кагору; кроме волшебных акварелей, кои писал он по собственной методе, краску к краске, отчего на границах они легонько втекали одна в другую («Вы по мокрому пишете?» — спросил его однажды молодой собрат в Союзе художников, имея в виду намоченную до начала работы бумагу, и получил ответ: «По мокрому сидят…»), увлекался он темперой, старинной техникой, восходившей к древнерусским церковным фрескам, краски составлял сам, покупал пигменты, в качестве эмульгатора употреблял известной пропорции смеси пива и яиц.

После его посещения пенный ручей ларька быстро иссякал; все знали, что теперь вернется старик через несколько дней, а то и недель. Стали потихонечку расходиться. Бихтер заторопился в издательство, а Клюзнер, шедший к друзьям, жившим во втором доме от угла Фонтанки, перешел Большую Подьяческую, где неожиданно столкнулся с индейцем, возникшим из тумана в полной амуниции от хрестоматийного головного убора с перьями до бесшумных мокасин.

— Что ты здесь делаешь, Гайавата? — спросил Клюзнер.

— То же, что и ты, — почти без акцента отвечал индеец. — Иду в гости.

— В гости ходят вечером, — сказал Клюзнер, — ты разве не в курсе?

— Бледнолицый брат мой, я в курсе, день с вечером не путаю, но не всё ли равно, который час, если сейчас время встречи?

— Тут я с тобой согласен, — отвечал Клюзнер. — Час и время не одно и то же. У меня, например, настает время вигвама. Завтра я начну его строить.

— Строить будешь среди деревьев, — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес индеец.

— Среди сосен, — подтвердил Клюзнер.

Они разошлись, кивнув друг другу, коснувшись рукавами на узком тротуаре.

Пройдя несколько шагов, Клюзнер обернулся. Индейца не было.

Он быстро, почти бегом, вернулся к набережной, заглянул за угол. Никого.

«Не померещился же он мне, в самом деле».

Ни к устью, ни к истоку никто в пределах видимости по набережной не шел. Мост был пуст, ни трамваев, ни пешеходов.

У моста стоял один из завсегдатаев ларька, фотограф, хотел заснять охваченную туманом ведуту. Мост собирался испариться, за этим медлительным занятием фотограф хотел его застукать, но туман стал редеть, и мост передумал.

Глава 4 НА ФОТО ТО, НЕ ЗНАЮ ЧТО

Фамилия фотографа была Светозаров. Обычно молчаливый, после первой кружки пива (первой рюмки, первого бокала) начинал он объяснять окружающим, что есть два брата с такой фамилией, один художник, другой кинорежиссер, но дело в том, старик, что у них псевдоним, а я Светозаров от рождения. Но если про фамилию рассказывал он всем, о главной тайне его мало кто знал, он ревниво держал ее при себе.

Увидев на спуске Фонтанки стоящего возле самой воды индейца, он перебежал, благо мост оказался неподалеку, с левого берега на правый и, задыхаясь (а щелкнуть затвором он успел еще на левом бреге), окликнул неподвижно стоящего:

— Эй!

Индеец неспешно повернул голову.

— Я думал, ты мираж, — разочарованно сказал Светозаров.

— Я настоящий, — промолвил индеец. — Почему мираж?

Вот почему фотограф ответил, он и сам не знал.

— Потому что я охотник за миражами.

— И много у тебя охотничьих трофеев? — осведомился индеец.

— Есть кое-что, — с гордостью отвечал фотограф. — Хочешь, пойдем ко мне в мастерскую, покажу. Здесь недалеко.

— Хочу, — сказал индеец. — Я видел миражи.

— Где?! — воскликнул Светозаров.

— В Венесуэле, в Канаде и в Англии.

— Сейчас придем, ты мне расскажешь. Хотя, конечно, лучше увидеть…

— Я тебе их нарисую, — сказал индеец.

— Древние египтяне, — сказал фотограф, расставляя перед индейцем фотографии, увеличенные, наклеенные на картонки, сзади на картонке значился номер, дата, место и условное название, — считали, что миражи — призраки стран, которых больше нет на свете.

— Должно быть, у них миражи были многодетальные, многофигурные, большие.

— Да, ты правильно догадался. Знаешь, я так мечтаю побывать в Сахаре, там до 160 000 миражей в год бывает, на все вкусы: стабильные, статичные, блуждающие. Вертикальные, горизонтальные. Я бы их снимал, изучал.

— Разве можно изучать миражи? — спросил индеец. — Они приходят когда захотят, уходят когда не надо, они непредсказуемы, кто поймет их.

— Но классификации-то существуют, — возразил фотограф. — Вон озерные, у окна; а у двери верхние небесные, между ними — боковые. А там, на стене, — фата-моргана необъяснимая, но это не моя фотография, — признался он, вздыхая.

— Я видел боковые лодки, — сказал индеец, — вот такие.

И на клочке бумаги нарисовал, какие именно.

— Как на Женевском озере! — воскликнул фотограф.

— Это и было на озере, только в Венесуэле. Иногда между лодками ходили по воде мальчики-великаны.

— Как на фотографии Роберта Вуда!

Покачав головой, индеец сказал:

— Вуд не посещал наших горных озер. В наших озерах вода чистая, как при сотворении мира, они единственные на земле. Тот, кто пил из них, знает о людях и о земной жизни кое-что, что знают только боги и даже Бог. Бабушка моя, например, частенько встречала ангелов, они говорили с ней о том о сем. Моя бабушка была русская, из венесуэльских старообрядцев, дедушка украл ее, увез, они жили счастливо и говорили на своем каком-то третьем языке; дедушка утверждал, что бабушкины ангелы учили его летать и иногда он залетал в миражи.