Покровитель птиц - [4]

Свечи присобачили мы на пол в центре комнаты промежду зеркалами и — каждый с коробком спичек — сели у разных свеч в ожидании прибытия самозванки с работы. Я для такого случая взял отгул. А художник, как всегда, был на свободном распорядке и сам себе хозяин.

Едва она ключом в замке стала шерудить, мы свечи запалили и в тещину комнату (это кладовкино прозвище, а теща моя отродясь с нами не жила) за занавеску попрятались.

— Что придумали, пьяницы проклятые! — сказала она, войдя. — И как еще пожар не устроили. И самих нет. Небось, на уголок побежали. Ой, да что ж это на стене-то! Совсем рехнулись, собутыльники.

При таком оскорблении мы — особенно я — неловко пошевелились, задели полку, с полки полетело всякое по хозяйству, в том числе лаки-краски-хлорофосы… Она, самозванка то есть, от неожиданности отскочила, метровая свеча рухнула… одним словом, пожар у нас получился изрядный. По «ноль один» соседи отзвонили, пожарные явились — не запылились, нам весь паркет своими ледорубами расчекрыжили, пеной комнату изгадили, меня оштрафовали и унеслись восвояси.

Месяц делали мы с соседом ремонт. И чего только за месяц не наслушались.

Феномен очередной наблюдали: в новом составном комната отражается ремонтированная с новой женою, а в старом с золотой рамой открывается вид на жилище после пожара и прежняя жена по-прежнему обретается. Художник самозванке намекнул на создавшуюся ситуацию, на что неизвестная красавица высказалась об алкоголиках вообще и о нас двоих в частности, упоминая «Солнцедар», отсутствие совести и наличие белой горячки. Короче говоря, погорел наш план.

Однако в течение месяца ремонтных работ мы времени зря не теряли и обмозговали следующую операцию в целом и подетально. К концу месяца я достал план квартиры и отбойный молоток и вторично взял отгул. Целиком стену мы решили не убирать во избежание обрушивания с потолком вышеразмещающихся соседей, поскольку согласно плану стена, конечно (вечное мое невезение), оказалась несущая. Мы в ней стремились нишу сделать, чтобы кусок стены с вделанным зеркалом прошлого века извлечь и то зеркало обманное из квартиры вынести. Спервоначала я спросил: «Куда?» А художник на то ответил: «Ну, хоть ко мне. Пусть стоит, оно ведь есть не просит. А там видно будет».

Видно и стало.

То ли жилконторовский план помещения ничему не соответствовал, то ли мы ничего в нем не поняли, — а только изуродовались мы по очереди вконец с молотком тем отбойным и, хотя зеркало и вынули с фрагментом стенки, за стенкою не лестница оказалась и даже не квартира чужая, а общая улица. Куда и продолбили мы своею волею весьма внушительный проемчик, не то что дверной или оконный, а вроде последствия прямого попадания из орудия. На наше счастье, на дворе не январь свирепствовал, а сентябрь размещался.

Фрагмент стенки мы кое-как вдвоем через площадку художнику в квартиру вперли. А образовавшуюся дыру забили досками, залили гипсом и оклеили обоями.

Явившаяся самозванка ахнула, села и довольно-таки долго выражалась эпитетами.

Самое неприятное заключалось в том, что в большом старом зеркале, находившемся ныне у художника, отражалась не его комната, а все та же моя, и все та же моя жена ходила, сидела, подметала и даже напевала. На обращения к ней хозяина дома она никак не реагировала. Я почти переселился к художнику. «Понял! — сказал однажды вечером художник, когда мы сидели у него за портвейном. — В нем не место отражается, а время». «А комната моя в нем чем тебе не место?» — возразил я. Мы с ним к тому моменту совершенно сроднились и были на «ты».

Самозванка развила бурную деятельность, вызвала три комиссии — из жилконторы, из охраны памятников и из психушки. Под оказанным давлением мы обои отодрали, гипс отбойным молотком аннулировали, доски извлекли и установили треклятую бандуру в золоченой раме на прежнее место. Нелишне заметить, что жена в зеркале за истекший период постарела и подурнела, а неизвестная вне зеркала еще помолодела и похорошела и всем своим видом, обликом и обращением подчеркивала, что я ей не пара.

Зимней ночью художник постучал по отопительной системе условным стуком, и я пошел к нему.

Застал я его с кастрюлей на голове; от кастрюли шел провод, прикрученный соседом моим к батарее отопительной системы. Он пояснил мне, что заземляется, а то от бесовской надеванной синтетики искрит и током бьет вторые сутки немилосердно. А потом сказал: «Есть идея. Сначала мы вторую сплавим, а потом, может, и первой надоест там сидеть». «Куда же мы ее…» — начал было я, но он меня перебил. «Жениха я ей нашел», — сказал он. «Так ведь она замужем», — сказал я. «Это не она замужем, а ты женат», — сказал он.

Жених был — блеск. Разведенный. Научный работник. Пел под гитару. Ходил на яхте. Баловался охотою. Мир успел повидать. И себя показывать продолжал. Поскольку по образованию он был физик, мы решили его рассказом о зеркале и женах не смущать. «А то спугнем», — сказал художник.

Ко мне его заманили под предлогом зеркало посмотреть: жених собирал старинное барахло. Коллекционировал. Чаю предложили. Моя как бы здешняя жена не возражала против того, чтобы он чай у нас пил, и даже варенье и бальзам рижский из тещиной комнаты извлекла, а также печень тресковую и перец болгарский консервированный из холодильника достала. Я всё беспокоился — как будет физик реагировать на открывающийся в зазеркальном пространстве вид на прежнюю обгорелую комнату с моей тамошней женою; но то ли его, как человека ученого, такие пустяки не колыхали, то ли не заметил он ничего, то ли видел в зеркале то, что и положено, — новые обои и занавески, стол с чаем и юную красотку в вельветовых брючках в окружении трех мужиков, выяснять я не стал. Жених поведал, что в нашей квартире сто или полтораста лет тому проживал великий человек. Проживал и впрямь, о чем доска мраморная мемориальная на доме повествовала. И еще жених сообщил, со значением взглянув на самозванку, что жена у того человека была красавица. «Но, — сказал жених, — прожили они тут недолго, съехали на другую квартиру». Мы с художником переглянулись. Жених сказал что, поскольку зеркало от стенки не отковырять, а оно ему страсть как нравится, он и сам готов с нами поменяться. Мы с художником опять переглянулись. Красотка наша только бровь левую подняла. Я стал наводящие вопросы задавать насчет качества зеркала. «Высококачественное, — ответствовал жених, — разве что по краям чуть потускнело. Разве не видите? Тамарочка сидит по центру и очень даже четко видна, а мы с вами с боков размещаемся и слегка не в фокусе». Мы с художником переглянулись сызнова. Потому как пока эта Тамарочка якобы у физика сидела в центре, та Тамарочка там у нас на периферии преспокойно размывала потолок. В общем, обернулось всё хуже некуда. Я не в курсе, где и когда они там договорились, — но во всех вазах стояли постоянно букеты, а самозванка с женихом шлялись ежедневно по театрам, музеям, кафе и прочим общественным местам. В результате я переехал на квартиру физика, а физик — в центр к самозванке. Но продолжали еще долгое время циркулировать — я якобы за вещами, а на самом деле в зеркало смотреть, а он на предмет гаража с «Жигулями». Больше всех расстраивался художник.