Покой - [137]

Рядом с ними сидела, положив голову на плечо к молодому, женщина средних лет, слишком сильно накрашенная, и слушала их разговор. Она то и дело тихонько посмеивалась, причем, судя по ее голосу, ей хотелось казаться жеманной, потом она поднимала свой стаканчик, делала несколько глотков и вновь склонялась мужчине на плечо. Вдалеке стоял официант, который, глядя на них, веселился, как подсказывал ему многолетний опыт.

Этот голос, это примитивное грубое женское лицо, сам вид которого был Мюмтазу чужд и которое было похоже на стену, с которой от влаги облезла известка, этот затуманенный и блеклый взгляд терял всю свою трагедию на фоне беззвучного смеха официанта и превращался во что-то совершенно неважное. Определенно официант был знатоком людей. Знатоком людей… Мюмтазу показалось, что он сойдет с ума от одного намека на эти выражения, которые он слышал с самого детства. Значит, наш жизненный опыт мог привести нас к мудрости, которая заставляет до такой степени подозрительно и жестоко смеяться над тем, о чем нужно жалеть, и которая сама ни во что не верит. Так, значит, род человеческий был всего лишь воображением грамотеев, безумцев или тех, кто принимал за лучи настоящего солнца смутные отблески в своей душе. Все человеческое в реальности не существовало; это была просто форма мысли. Эта мысль заставила его вспомнить спор с Ихсаном, который произошел как-то раз глубокой ночью несколько месяцев назад в Эмиргяне. Он увидел на дорогах чужбины Платона вместе с его «Государством» под мышкой, совсем как он представлял его тогда, за столом в Эмиргяне.

Однако мысль его на этом месте внезапно оборвалась. Перед ним среди сигаретного дыма, в пропахшей алкоголем полной липких голосов пивной предстало лицо Нуран, словно бы она не соглашалась так грустно прощаться даже на миг.

Ему захотелось вновь выйти на улицу, вновь отправиться бродить без цели, вновь встречать каких-то незнакомых людей, оказаться на дороге, чтобы с трудом спастись из-под колес автомобиля, спешить за чем-то в бесцельном стремлении. Новый образ Нуран был таким сильным, что Мюмтазу почудилось на мгновение, будто он задохнется. Он вновь припал к своему стакану. Алкоголь, алкоголь должен был принести избавление. «Да, человеческий опыт, но, помимо человека…» — повторил он про себя. Все прекрасное, совершенное, счастливое и возвышенное было вне человеческого опыта. Глубокомыслие все это отрицало. Глубокая и прочная мысль была нацелена только на одно: смерть! Либо смерть, либо пустое безумство, которое зовется жизнью!

Мюмтаз смотрел на дверь, словно бы ожидая, кто из этих двоих сейчас войдет — жалкая и бессмысленная жизнь либо повелительница неизбежности смерть. Дверь открылась. Вошли трое молодых людей с девушкой и сели за соседний столик. Мюмтаз никак не мог вспомнить, когда этот столик освободился. Только в тот момент он осознал, каким поверхностным стало его внимание. Возможно, всего, что он видел, на самом деле не было. Возможно, и несчастная девчонка, похожая на упавший в грязь початок кукурузы, и тот официант, и его мучительно надоевшая улыбка, и набеленная женщина средних лет, браслеты на руках которой звенели, словно колокольчики верблюдов старинного каравана, — все это было игрой его воображения. Испугавшись этой мысли, он посмотрел по сторонам. Официант был занят вновь прибывшими клиентами и подобострастно улыбался. Жестом руки, который ему хотелось сделать ловким и вежливым, он советовал девушке выбрать фасоль на оливковом масле, соленья, соленую макрель и шашлык. Однако жесты его не менялись, а все эти яства, попробовать которые, по словам официанта, в других заведениях было совершенно невозможно, рождались из горизонтальных линий, которые он чертил у нее перед носом в пустом пространстве двумя соединенными пальцами. Малолетняя проститутка по-прежнему пела свою песню. Прелестница средних лет, не поднимая головы с плеча своего любовника, заказывала народную песню у музыканта с сазом, отчаянно терзавшего струны.

«Юноша, что я здесь забыл?» — подумал Мюмтаз. Алкоголь не принес ему никакого утешения. Он был не из тех, кто находит в нем забвение. «Когда в такой толпе…» Если однажды, сам того не желая, он потеряет Нуран, то ему в любом случае придется ужинать в подобных местах, обзавестись привычками, подобными привычкам всех этих людей, желать женщин, похожих на здешних. Даже сама возможность такого будущего свела его с ума, и он вскочил с места.

XI

Когда Мюмтаз вернулся домой, время приближалось к одиннадцати. Когда он, стоя перед дверью и разыскивая по карманам ключ, размышлял обо всех непристойностях прошедшей ночи, дверь отворилась. Перед ним стояла Нуран. Мюмтаз поначалу испугался, решив, что сейчас услышит дурное известие о Тевфике-бее либо о ее матери. Однако заметив на Нуран старинную одежду, которую он сам купил ей в подарок неделю назад у одной кютахийской женщины, он осознал, что на него свалилось неожиданное счастье.

Девушка в четверг отправилась в путь, чтобы прийти к Мюмтазу, как она обещала, однако прямо перед дверью случайно встретилась с Суатом и поэтому не решилась войти. Она встречала Суата на этой улице уже две недели. Однако на этот раз этот родственник Мюмтаза усилил осаду и чистил ботинки у чистильщика, сидевшего прямо перед дверью. Волей-неволей ей пришлось вернуться вместе с ним; они направились к Сабиху и Адиле, а оттуда решили поехать в Арнавуткёй. Это был как раз тот самый вечер, о котором Мюмтазу в таких ярких красках рассказывал его приятель.