Покорители крыш - [48]

– Я не вижу сходства. Он совсем на меня не похож! Или похож?

– У него твои глаза, – ответила Сафи. Ее голос был ниже голоса Анастасии, а французский акцент в нем слышался сильнее. – Никто толком не видит своих глаз, так что тебе этого и не заметить. – Она повернулась к Маттео. – Но странно, что ты этого не заметил. Ты ведь нам все уши о ее глазах прожужжал. Думаешь, это ее отец?

Маттео вспыхнул, но Софи не обратила внимания, рассматривая снимок. Она повернула фотографию к лунному свету.

– Боже, – прошептала она.

По спине у Софи пробежали мурашки.

– На нем женская рубашка, – сказала она.

– Что? – переспросил Маттео.

– Женские рубашки застегиваются справа налево, – пояснила Софи.

– Что? – повторил Маттео. – Откуда тебе знать?

– Как же мне не знать? Пуговицы очень важны, – сказала Софи. – Маттео, это женская рубашка. Зачем мужчине носить женскую рубашку?

– А ботинки? – подключилась Сафи. – Только женщины завязывают ботинки крест-накрест, как здесь. Смотрите!

Софи все это видела. А еще она видела, что брюки на снимке были черными и сероватыми на коленях.

– И на усы взгляните! – воскликнула Софи.

Маттео и Сафи присмотрелись к виолончелисту.

– А с ними что не так?

– Они слишком короткие. Они ведь должны немного прикрывать губу. Посмотрите на другие усы. Они все очень густые! А эти – просто волоски, которые есть у всех женщин, только покрашенные в темный цвет.

Сафи взяла фотографию.

– Вряд ли это мужчина, – сказала она. – Это просто очень умная женщина. – Она изучила снимок, а затем протянула руку и откинула волосы с лица Софи. – И она очень похожа на тебя.

27

Софи все еще смотрела на Маттео, на Сафи и на старый снимок, когда раздался шорох и глухой удар.

– Софи! Ты там? – донеслось откуда-то сверху.

– Кто это? – спросила Сафи.

– Полиция! – воскликнул Маттео. – Бежим!

Софи схватила их обоих за руки.

– Стойте! Кажется, это…

– Ты не могла бы подняться обратно? – продолжил голос. – Не сомневаюсь, у тебя этого и в мыслях не было, но, образно выражаясь, ты меня до смерти напугала. Вернись, пожалуйста.

Это был Чарльз.

Трое ребят поднялись по водосточной трубе. Прежде чем уйти, Маттео локтем стер кровь с карниза и захлопнул окно. Софи зажала в зубах фотографию.

Чарльз стоял прислонившись к трубе. Жерар и Анастасия настороженно за ним наблюдали. В одной руке у него была виолончель Софи, а под мышкой он держал зонт.

– Эта юная леди, – сказал он, показывая на Анастасию, – пыталась убить меня, пока я не объяснил, что я твой опекун. А этот юный джентльмен убедил ее, что я безобиден. Полагаю, его убедила в этом твоя виолончель.

– Ты принес виолончель? – Софи непонимающе смотрела на него. – По крышам? Но как? И зачем?

– Я привязал ее к спине, – пояснил Чарльз, задумчиво глядя на инструмент. – Я решил, что она тебе понадобится, если ты узнаешь что-нибудь… печальное. – Наклонившись, он заглянул в глаза Софи. – Но, судя по выражению твоего лица, новости хорошие.

– Я достала адрес, – сказала Софи, по-прежнему дрожа всем телом. – Возможно, это ее адрес. Я не знаю.

Маттео взял у нее снимок.

– Улица Леспуар. Это на землях вокзальщиков, неподалеку от церкви Сен-Венсан-де-Поль. Восточнее того места, где мы были прошлой ночью.

Остальные трое ребят закивали.

– Откуда вы знаете?

– Когда живешь на крыше, все карты хранишь в голове, – пожал плечами Жерар.

– Вокзальщикам это не понравится, Софи, – сказала Анастасия. – Улица Леспуар… Это все равно что заявиться к ним в гостиную, распевая рождественские гимны.

– Мне все равно, – ответила Софи.

– Ты не понимаешь, – возразила Анастасия. – Улица Леспуар – их штаб. И они все с ножами.

– Не хотите идти – оставайтесь здесь. Но я пойду.

– Софи, мы никогда туда не ходим… – начал Маттео.

– Мне все равно, – повторила Софи.

Ей действительно было все равно. Она никогда еще не чувствовала себя такой смелой. Возможно, подумала она, так и работает любовь. Любовь не делает человека особенным. Любовь лишает его страха. Она подобна фляге с водой в пустыне или коробку спичек в темном лесу. Любовь и смелость, подумала Софи, равны друг другу. Порой даже не не нужно, чтобы человек был рядом. Достаточно, чтобы он был жив. И ее мама всегда была жива. Она всегда была в ее сердце. Она всегда давала ей перевести дух. Она была ее путеводной звездой, ее картой.

Пока ребята говорили, Чарльз вежливо молчал, но теперь сказал:

– Если уж идти куда-то, Софи, мы с тобой пойдем по улицам. Не хочется мне случайно разбить твою виолончель о трубу.

– Нет, – возразила Софи. – Я останусь здесь, наверху.

– Почему? – спросил Маттео, с серьезным лицом пиная осколки черепицы.

– Полиция. Если меня теперь поймают… – Так и не закончив этой фразы, Софи сказала: – Чарльз, встретимся там, хорошо?

– Нет, – ответил Чарльз. – Это вовсе не хорошо. Софи посмотрела на Чарльза.

– Прошу тебя, – сказала она, изучая взглядом его длинные ноги, угловатые плечи и добрые глаза. – Обещаю, со мной ничего не случится. Ты ведь сам говорил, что нужно делать из ряда вон выходящие вещи. Разве это не считается?

– Считается, пожалуй, – вздохнув, согласился Чарльз. Он попытался сдвинуть брови, но они лишь дрогнули и остались на месте. – Не знаю даже, что сказала бы мисс Элиот, но я действительно так говорил. – Он натянуто улыбнулся. – Что ж, тогда встретимся на улице Леспуар. Если через час тебя там не будет, я… Не знаю, что я буду делать. Просто будь осторожна.