Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев - [40]

– Таперича, братцы, – говорили они после дела, – надо Куцего и Валетку тоже наградить!

И солдаты с любовью поглаживали по мокрым, мохнатым мордам прибежавших и виляющих хвостами псов. А между тем данный на размышление час подходил к концу. Орудия снялись с передков, и канониры прилаживались к прицелу, поглядывая, ловко ли придется. По линии пронеслась команда: «Становись!» Шутки и смех замолкли разом, солдаты сняли шапки и перекрестились.

Вдруг из-за пригорка, который находился не более, как в двухстах шагахот крайней роты, показались беглые дымки, несколько пуль с визгом пронеслись над колоннами, и в ту же минуту отчетливо послышались команды: «Картечь, первая!» В самую середину большой конной толпы, рассекая воздух со свистом и шуршанием, врезалась картечь и запрыгала, рикошетируя по каменистой почве; другой выстрел направлен был туда же. Застонала окрестность от конского топота и заунывного гиканья; в облаках беловатой пыли неслись тысячи всадников, очищая нам путь перед фронтом и охватывая наши фланги; загнулись концы стрелковой цепи, крайние роты выслали по полувзводу в цепь, и на флангах мигом зарокотала оживленная перестрелка. Размахивая в воздухе саблями и стреляя на ветер, конечно, из своих фитильных мултуков, ургутцы, как черти, носились вокруг нашего отряда с громкими криками: «Ур! Ур!»[9]

Трудно представить себе что-нибудь более неприятное и заунывное, чем воинственные вопли азиатов; каждый не кричит своим обыкновенным голосом, а старается взять фистулой как только можно высокую ноту, поэтому общий клик кажется каким-то стоном и плачем, в котором слышатся порой отдельные пронзительные взвизгиванья.

То там, то сям барахтались на земле сброшенные всадники; уже много коней с растрепавшимися, сбитыми под брюхо седлами скакали, путаясь в порванной сбруе. Расстояние между нами и неприятелем становилось все более и более: картечь и ружейный огонь охладили несколько воинственный жар, и ургутцы со своими союзниками обратились к обыкновенной своей тактике: держаться подальше от проклятых «белых рубашек» (ак-кульмак)[10], так чтобы выстрелы наши не достигали до правоверных, и издали дожидаться, когда Аллах напустит страх и ужас на гяуров, и обратить в бегство беспокойных пришельцев. Вот тогда бы они показали себя. Сидя на не знающих устали конях, со своим неукротимым зверством и опьяняющей страстью к резне, они составляли превосходное войско для преследования разбитого неприятеля; можно смело ручаться, что очень немного из беглецов спаслись бы от смерти, да и то каким-либо чудом разве. Глядя на эти бесчисленные толпы, мне не раз приходила в голову мысль, что плохо пришлось бы нам, если бы хоть раз мы потерпели крупную неудачу, такую неудачу, которую можно было бы назвать поражением.

Как скоро картечь очистила нам дорогу к Ургуту, мы тронулись вперед. Мы шли тремя колоннами, направляясь на ближайшие сады. По дороге нам попадались раненые и убитые люди и лошади; те, кто только не был ранен смертельно, старались спрятаться от нас при нашем приближении, иные ползли по высокой траве, оставляя широкие кровавые следы; иные, стиснув зубы и подавив в себе мучительный стон, прикидывались мертвыми; сарты боялись, чтобы мы не начали по дороге пришибать тех, кто еще жив и шевелится; впрочем, они имели основание бояться этого. Конечно, этого не могло случиться в данную минуту: люди шли в строю, в полном порядке, офицеры были на своих местах, и подобного зверства не могло быть допущено, но в минуту разгара штурма, когда немыслим никакой надзор над отдельными действиями каждого солдата, это может случиться. Сколько раз случалось, что после какого-нибудь кровавого эпизода не было ни пленных, ни раненых, были только убитые. Попадались и кони, у которых картечь вырвала чуть не все внутренности; несчастные животные пытались подняться, но, обессиленные, с тяжелым храпом снова падали на землю. А наши роты все шли и шли. Вот уже перебрались через кремнистую речку, уже близко серые стенки, за которыми беспокойно забегали сотни пестрых голов. Орудия взяли на передки и шли за нами; иногда они снимались и пускали в сады гранаты через наши головы, подготовляя нам штыковое дело. Немного не доходя садов, пущено было несколько картечных выстрелов; пыль от глиняных стенок, взбитая картечью, смешалась с дымом неприятельских выстрелов. Со страшным криком отхлынули нестройные массы и, неловко прыгая в своих тяжелых халатах через стенки, очищали переднюю линию ограды. Вот в эту-то минуту наши крикнули «ура» и бегом бросились за отступающими. Скоро все скрылось и перемешалось в массах зелени. Отдельные выстрелы, недружные, урывчатые крики «ура!», вопли «ур! ур!» и мусульманская ругань – все слилось в какой-то дикий хаос звуков, и только отчетливый огонь наших винтовок да резкие, дребезжащие звуки сигнальных рожков, подвигаясь все далее вперед и вперед, указывали приблизительно направления, по которым шли штурмующие роты. Здесь уже нельзя было видеть ничего общего, все распалось на отдельные эпизоды, и только после дела из разных рассказов можно было составить себе подробный отчет о самом ходе ожесточенной схватки.