Покорение Крыма - [191]

В письме к Джан-Мамбет-бею, предводительствовавшему Едисанской, Буджакской и Джамбуйлукской ордами, Панин выразил надежду, что Шагин-Гирей получит искомую им власть.

Едичкульского Исмаил-бея Никита Иванович предупредил о недопустимости нарушения торжественных обещаний и присяги, «чтоб не подвергнуть себя справедливым нареканиям и подозрению». И посоветовал — не называя имени Шагина — установить начальство, на все орды простирающееся, «в лице достойном общей доверенности и способном к исправлению столь нужной и важной должности».

* * *

Март 1774 г.

В середине месяца, слякотным, дождливым днём, в Яссы прискакал везирский нарочный Саид. В висевшей на его боку потёртой кожаной сумке лежало послание Муссун-заде — плотный, свёрнутый в трубку лист, перехваченный шёлковой нитью с красной восковой печатью, — и конверт с французской надписью — письмо прусского посла в Константинополе Цегелина. Лязгая зубами, словно голодный волк, продрогший в мокрых одеждах, Саид еле объяснил непослушным языком дежурному офицеру, что бумаги адресованы предводителю русской армии, и отдал сумку.

Фельдмаршал Румянцев, с болезненно бледным лицом, в толстом шлафроке, надетом поверх камзола, прикрыв ноги и грудь тёплым шерстяным одеялом, сидел в кресле у догоравшего камина и терпеливо ждал, когда ему принесут переписанное по-русски послание везира. Со слов переводчика Мельникова, бегло просмотревшего турецкий текст, выходило, будто везир просит мира.

Но Мельников ошибся: в недлинном письме Муссун-заде не столько говорил о мире, сколько намекал на него. Письмо было составлено умно: не желая открыто признать тяготы продолжающейся войны, давившие на Турцию не менее, чем на Россию, везир, упомянув о своём стремлении прекратить пролитие крови, как бы между прочим заметил, что посол Цегелин с одобрения своего короля изъявляет готовность стать посредником в примирении двух империй. И для большей убедительности приложил его, Цегелиново, письмо.

«Горделив турок, — подумал Румянцев, складывая толстыми пальцами бумагу, — но рассудка не лишён. Ежели только не хитрит... — Пётр Александрович не очень поверил в искренность Муссун-заде. Он хорошо помнил, как тот своими указаниями намертво связал руки турецким полномочным в Бухаресте, что в конце концов привело конгресс к разрыву. — Видимо, хочет оттянуть начало нашей кампании. Или же вовсе оную сорвать... Только я тоже ведаю, как письма пишутся...»

По болезненной слабости он сам перо в руки не взял — тихим сухим голосом продиктовал ответ.

Напомнив Муссун-заде об ультиматуме, представленном российской стороной, он указал, что ожидает уведомления «на те последние предложения, которые на Бухарестском конгрессе послом её императорского величества были сделаны к прекращению войны и для мира вечного».

Саид и Мельников уехали за Дунай. Спустя две недели они вернулись в Яссы.

Пока нарочные находились в пути, фельдмаршалу донесли, что со стороны Константинополя в Очаков проследовали девятнадцать больших кораблей с десантом, а пехотные отряды маршируют к Шумле и Варне. И новое письмо везира подтвердило опасения, что Муссун-заде хитрит, старается выиграть время для укрепления своей армии.

В письме были повторены прежние, известные ещё по Бухарестскому конгрессу условия замирения, неприемлемые для России: крымский хан должен получать «дозволение и дипломы султанские»; российский двор должен был отказаться от требования Керчи и Еникале; на Чёрном море разрешалось торговать «простым купеческим судам без пушек и оружия», но о проходе через проливы в Средиземное море вообще не упоминалось; наконец, все крепости в Крыму должны остаться «во владении татар», причём «вовнутрь помянутых крепостей не имеет быть ни один человек из российских войск». (О расположении войск Порты не упоминалось, что сразу же наводило на мысль о сохранении на полуострове турецких гарнизонов).

Оправившийся за время отсутствия нарочных от болезни Румянцев был бодр, деловит и, расхаживая по кабинету, громогласно выражал своё возмущение:

— Везир, видимо, желает извлекти из меня смягчение ультиматума. Но забывает, что в этом я не властен. Вместо ожидаемых от него способствовании к заключению мира, обретаю я в письме настояние на тех же артакулах, что не явят никакой склонности к прекращению войны... Ему же известао из тех самых конференций, на которые он ссылается, что независимость татар, уступка в Крыму крепостей и неограниченное кораблеплавание были и есть главными и непреложными пунктами с нашей стороны к миротворству... Ну что ж. — Румянцев рубанул рукой воздух, — он сам вынуждает меня следовать к миру военной дорогой!

И приказал генералам поспешать с выходом к дунайским переправам.

* * *

Март — апрель 1774 г.

Калга Шабас-Гирей долго увещевал Джан-Мамбет-бея порвать с Россией, присылал письма, подарки, деньги. Бей принимал дары, но по-прежнему отвечал, что клятву не нарушит и против русских не пойдёт.

Шабас не верил в чистосердечность слов бея и с юношеской страстностью жаловался хану:

   — Старый шайтан боится русских, что за ордой приглядывают! Дозволь мне расправиться с ними!