Поколение 40-х - [8]

Самое интересное для меня, это когда мать гладила белье. Оно чуть влажное, от него идет приятный чистый пар. Мама разрешала мне трогать теплое белье и даже иногда немного погладить самой. А утюг был угольный. Он открывался и внутрь его засыпался горящий из печки уголь. Он был очень красивый, со стороны, где гладится белье, поверхность его было блестящая, как зеркало. После мы вместе с мамой развешивали чистые выглаженные салфетки, занавесочки по дому. Сразу становилось чисто, светло и уютно.

Эта любовь к чистоте и порядку осталась у нас на всю жизнь, за что я безмерно благодарна матери и бабушке.

Бабушкин младший сын Дмитрий был на год младше меня, ему чуть больше трех лет, когда началась война. Изза тяжелого голодного и холодного времени, Митя очень долго писался в постели. Но, ни мать, ни бабушка никогда его не ругали, понимая причину этого недомогания. Мать специально летом заготавливала на зиму свежего сена, оно всегда лежало у нас в коридорчике и вкусно пахло. И бабушка каждую неделю меняла в его матрасике свежее сено, чтобы не было запаха, а никакой клееночки не подкладывала, считая, что это вредно для ребенка. Позже, когда немного наладилось с питанием, у Мити все прошло, и он рос здоровым и очень подвижным мальчиком. Мы были с ним очень дружны всю жизнь.

Пошила мне мать из старой бабушкиной кофты к празднику платье, оно было ситцевое в розовых цветочках. У нас так мало было тогда обнов, что это казалось верхом счастья. Одела я его и пошла на улицу хвастать им подружкам. Но никого во дворе не оказалось, и я прошла к соседнему дому, там гуляла девочка, немного постарше нас. Ей было уже почти 7 лет, звали ее Вера. Она внимательно оглядела меня и вдруг предложила:

– Хочешь, покажу, какие страшные тритоны завелись в большой яме от бомбы?

Как я могла отказаться, ведь сама Верка предлагает, а она уже большая, да и очень любопытно, хоть и страшно, посмотреть на этих тритонов. Хотя знаю, что бабушка строго-настрого запретила близко подходить к этой яме, но любопытство пересиливает все и я говорю:

– Конечно, хочу, а они не выпрыгнут?

– Что ты, они же в воде, а мы на берегу. И мы пошли, яма была здесь за домом. Подошли, стали на коленочки и разглядываем. Верка взяла и столкнула меня неожиданно в яму, прямо к этим таким страшным тритонам, а сама убежала сказав:

– Расхвасталась здесь своим платьем!

Я ору благим матом со страху. Правда, в яме было не глубоко, но уж очень страшно тритонов, а берег высокий мне никак не вылезти. Услыхали взрослые, прибежали и вытащили меня, отвели к бабушке. Та, как всегда, отмыла, отстирала и когда мать вернулась с работы, я уже вновь бегала в своем великолепном новом платьице.

А однажды собрались девочки играть в цыганок. Нарядились в мамины платья, распустили волосы, танцуют. А меня не берут с собой играть. Во-первых, я самая маленькая, а во-вторых,

– Ты, Маша не можешь быть цыганкой, у тебя волосы белые, а у цыганок они черные.

А мне страсть как хочется с ними тоже плясать, тогда девочки и предлагают:

– Ладно, мы примем тебя играть в цыганок, только тогда мы тебя перекрасим в черный цвет.

Я конечно согласна, красьте.

Где уж нашли они мазут с гудроном не знаю, но выкрасили меня хорошо, так, что сами испугались. Увидела меня мать одной из девочек и ахнула:

– Ох, батюшки, да что же вы наделали сорванцы?!

Да бегом меня к бабушке, та увидев меня запричитала, заплакала?

– Ой, погубили мою кровиночку, что же с ней теперь будет? Я дура старая не доглядела.

Стала меня мыть, а гудрон не смывается, волосы слиплись, мне больно, я плачу. Вечером, вернувшись с работы, тоже принялась меня мыть, бесполезно, выкрасили основательно. Состригла мать мне волосы, а на коже все равно черные пятна не смываются. Так все лето я ходила в платочке, пока новые волосы не отросли и пятна не сошли. Но меня больше всего огорчало и было обидно, покрасить меня покрасили, а вот в цыганку поиграть не довелось. Так – то было.

Была у меня закадычная подружка Люся Куликова. Мы росли вместе. Наши отцы вместе служили, вместе ушли на фронт. Только еще в 1942 году на дядю Васю пришла похоронка, а от моего отца уже второй год нет никаких вестей. Моя мать работала вместе с Люсиной мамой в детском садике. Ее мама заведующая и они дружат. У Евдокии Ивановньи двое детей; сын Геннадий и Люся. Живут они тоже очень трудно, да, как и все в то время.

Наш Женя где-то достал себе коньки, а мне отдал свои старые, снегурочки. Это коньки с круглыми носами, они одеваются на валенки при помощи веревочек и палочки. Я рада неожиданному подарку, это же счастье иметь свои собственные коньки. Зимой мальчики постарше, как наш Женя, расчищали большую яму от бомбы за домом от снега и мы там детвора катались. У кого есть коньки – на коньках, а то и просто так на ногах гоняли льдинку.

Ну, теперь я богатенькая, свои собственные коньки имею. Зашла ко мне Люся, чтобы идти на улицу, а я сижу довольная. Одеваю свои коньки. Люси завидно, я это вижу и понимаю и неожиданно для себя вдруг предлагаю:

– Не бойся Люсь, я с тобой поделюсь, ты одевай один конек и я другой, будем пока на одном кататься, и по очереди будем учиться кататься на двух.