Поклажа для Инера - [45]

Так, с помощью вещей в старину часто разговаривали умные люди между собой, и расстояние не было помехой.

Арнагельды тоже, оказывается, использовал этот древний, теперь уже почти забытый тайный язык.

Я схватил хурджун и чуть ли не выскочил на улицу, смутившись и испугавшись неожиданной мысли. И хоть мысль эта была нелепа разве мог бы я отдать Айнабат кому-нибудь, кроме ее родственников?! -Но все же она мелькнула: “Вот бы влип я, если б дал Ахмеду-майылу уговорить себя и оставил бы Айнабат в Теджене, а вместо скромных подтверждений подарил бы коня. Командир сразу раскрыл бы мой обман и тогда… Ох и досталось бы мне от Арнагельды ага. Врагу даже такого не пожелаю».

Перевод Э.Бутина. 1979 – 1980 гг.

БЕЛЫЙ КОНЬ

Конь – желание джигита

Гёроглы*

I

…И вновь на вершине холма, вдали, у самого горизонта, вырастает, словно из-под земли, Гырат, конь стального цвета, с гордой статью; и вновь холм становится похож на юрту, где царят достаток и благополучие, с лошадью у коновязи; и вновь я всматриваюсь, пытаюсь понять, наяву это происходит или только в моем воображении, вслушиваюсь и, кажется, улавливаю едва различимый постук копыт, и тогда сердце начинает биться в такт с этими знакомыми и все же такими неожиданными каждый раз и влекущими звуками…

А может быть, я просто заворожен красотой, не могу привыкнуть к ней?

В самом деле, когда Гырат с разметавшейся на ветру гривой будто летит по воздуху, на него нельзя налюбоваться. Копыта высекают искры, земля и облака глухо дрожат. Удивительный это конь – где бы он ни появился, все вокруг озаряется каким-то новым чудесным светом. Так, молодая невеста, впервые вошедшая в дом жениха, одним своим видом подчеркивает особую, доселе неизвестную прелесть обстановки жилища.

И опять я всматриваюсь и вижу, как конь стального цвета, рассекая грудью травы на широком зеленом лугу, словно бы разбивает морские волны, вздымая каскад искрящихся на солнце брызг. Наконец, Гырат выходит из воды и продолжает свой бег или полет, или парение, вот так, как сейчас, стремительно оставляя за собой гору за горой, долину за долиной, – а я все вслушиваюсь в то приближающийся, то удаляющийся дробный топот копыт, и мне постепенно начинает казаться, что я лечу вместе с ним, этим необыкновенным конем…

В воздухе пахло землей – верный признак наступившей весны! Небо над аулом то затягивалось серой пеленой, то вновь прояснялось, пока, наконец, огромные вислые тучи не принесли долгожданный дождь. Он обрушился яростно, подхлестываемый порывами сырого ветра, и земля жадно впитывала, поглощала влагу, столь необходимую ей для жизни и обновления.

Тот день я запомнил хорошо: вечером отец вернулся домой верхом на коне. Навстречу ему вышла бабушка с деревянной миской, присыпала лоб коня мукой и, улыбаясь, проговорила тихо какие-то слова. Я не разобрал их, но сердце мое тотчас радостно заколотилось.

И прежде отец, бывало, приезжал верхом, – обычно, когда для его трактора срочно требовалась какая-нибудь деталь. Тогда он просил у кого-нибудь лошадь и спешил домой. Порывшись у себя в ящике с запчастями, к которому мне строго-настрого запрещено было прикасаться, отец быстро отыскивал необходимое и уезжал обратно в поле. А после работы, к моему великому огорчению, возвращался один, без лошади. И вот сегодня, впервые в жизни, я увидел, как бабушка присыпает мукой лоб коня. Нашего коня. На радостях я помчался домой, карманы мои были оттопырены от сладостей, которыми меня угощали. Отец понял, что я не успокоюсь, пока не сяду в седло, и разрешил мне проехаться вокруг дома.

Если верить бабушке, неравнодушие к лошади у меня с младенческого возраста. Услышав стук копыт, я начинал беспокойно вертеть головой, что-то мычал, иногда пускался в плач. Взяв меня на руки, бабушка выходила из дому и просила всадника покатать меня немного. “Мальчик не похож ни на отца, ни на мать, – со вздохом объяснила она. – Вылитый дед! Тот тоже всю жизнь провел в вечных заботах о лошадях. Поди, и внуку передалось».

У туркмен женщины любят сравнивать детей со своими братьями. Бабушка в этом отношение была не похожа на остальных: всем мало-мальски хорошим во мне, она считала, я обязан деду.

После возвращения с фронта он много лет пас колхозный табун. Война окончилась для него в сорок третьем – осколок артснаряда раздробил ему ступню. Вернулся в аул он инвалидом второй группы, про ходьбе чуть волочил ногу и, кажется, очень этого стеснялся. Зато сидя в седле, вновь становился подтянутым, молодцеватым, не старым еще вовсе мужчиной. Может быть, поэтому его и тянуло к лошадям.

Лет десять назад – я только-только родился – дедушка отправился в пустыню искать отбившуюся часть табуна и погиб там от безводья. Лишь спустя месяц, вышедшие на поиск родственники, набрели на его останки. Он лежал, положив под голову седло. Его узнали по кожаному ремню, который он привез с фронта и с которым никогда не расставался.

– Ведь говорила же ему, – убивалась бабушка, – сколько раз говорила: на других посмотри! Днем трудятся, вечером дома. Что, он бы так не мог?

И со здоровьем не больно хорошо было, а дома я, дети, какой-никакой уход. Ну, зачем ему эти лошади? Помоложе б табунщика нашли… Нет, выслушает, бывало, головой кивает – да-да непременно скажу председателю, пусть другую работу дает, а сам… Упрямый был чересчур, на словах не перечил, а поступал всегда по-своему.