Поклажа для Инера - [43]

Даже в розовом свете костра видно было, как густо покраснела Айнабат. Она рывком схватила узел, вскочила и, наклоняясь, словно падала, метнулась в темноту. Вернулась прямая, гордая, распустив по плечам моей рубахи густые мокрые волосы. Посмотрела на меня сверху вниз, усмехнулась: ну, доволен, дескать? И, как мне показалось, нарочно медленно, чтоб позлить, подала мне каурму, чай. Я, развалившись на мокром, исходящем паром, войлоке, который Айнабат использовала, как накидку, добродушно и весело поглядывал на женщину: что ж, если, мол, тебе нравится, можешь показывать характер.

Ужинали молча и улыбка моя постепенно угасла – вспомнились Ахмед-майыл, Хекимберды, Нурсолтан: сколько горя увидели мы, сколько сдержанных, а оттого особенно едких слез. Я опрокинулся на спину, прикрыл глаза, стал думать об Айнабат; о том, как, не сдержавшись, мучительно и отчаянно плакала она ночью в доме председателя Назара, о том, как на следующее утро и виду не подала, что тяжело ей; потом с грустью вспомнил, что вот-де скоро мы расстанемся с ней и, кто знает, может, со временем забуду и этот переход от Тахта-Базара до Хивы, и саму Айнабат. Я почувствовал, что недоверчиво, иронически улыбаюсь – мысль, что забуду эту женщину, была нелепой. Очнулся от того, что меня осторожно тронули за плечо. Открыл глаза.

Айнабат пододвинула по песку к моей голове седло – вместо подушки; подала попону – накрыться. И пошла к приготовленной себе постели, под куст саксаула, на котором висели расправленная паранджа и моя одежда…

Проснулся от утренней прохлады. Оказывается, совсем рассвело. Айнабат, опять в парандже, сидела около расстеленного сачака с разложенной на нем едой и, задумавшись, положив подбородок на колени, смотрела, не мигая, на побулькивающий тунче. Я кашлянул. Айнабат, вздрогнув, очнулась. Сдвинула тунче подальше от огня, мельком взглянула на меня.

Лицо женщины было опухшее, глаза и веки воспаленные. “Плакала», – понял я.

– Ты хоть немного поспала? – спросил ворчливо.

– Пыталась заснуть. Не получилось, – Айнабат виновато улыбнулась.

– Это плохо, – осуждающе отрубил я. – Надо восстанавливать силы. А то долго ты не протянешь.

– А долго теперь и не надо. Скоро конец нашей поездке, – спокойно, почти равнодушно, без сожаления, но и, как мне показалось, без особой радости, заметила она. – Я узнала эти места. Утром ходила вокруг и узнала. Мы сюда пришли из Куня – Ургенча на третий день…

– В пустыне много похожих мест, – сказал я. И неуверенно предположил. – Может, ты ошиблась?

А сам отвел глаза, потому что знал: в одном она права – отсюда до Куня – Ургенча ходу действительно дня два, два с половиной.

– Ошиблась? – Айнабат подняла брови, склонила, словно в раздумье, голову к плечу. – Как я могла ошибиться, если вон там, показала рукой на невысокий холм с плоской вершиной, – сама обед готовила. Я даже место нашего костра нашла, неизрасходованные сучья, которые сама собирала, нашла… А вот здесь, – плавно повела рукой в сторону длинного, крутосклонного бархана, – здесь упал верблюд Гулмет ага, двоюродного брата моего мужа, и чуть не сломал шею. Мужчины еще огорчились – плохая примета. А Гулмет ага сказал моему Акмурату: “Пусть на середине дороги конь не падает, пусть на середине жизни жена не умрет!».

Опустила голову, стала наливать чай. Рука дрогнула, струйка плеснула мимо пиалы. Я сделал вид, что ничего не заметил. “Да-а, вот как получилось, – и удержал вздох. – Желал этот Гулмет ага Акмурату, а надо бы Айнабат… И не в середине жизни потеряла она мужа, а в самом начале. Как бы отвлечь ее от этих невеселых мыслей… Так, нашел!».

Потянувшись за пиалой, я резко повернулся и тихо ойкнул, скривившись, схватился за простреленное плечо, о котором уже и забыл.

Глаза женщины широко раскрылись в испуге и сострадании.

– Что, опять заболело? – встревожилась она.

– Давай посмотрю!

– Потом, когда поедим… Ничего страшного, – пробормотал я. – Просто забылся, сильно дернул рукой. Не беспокойся.

Но лицо Айнабат оставалось озабоченно-виноватым и, пока мы завтракали, она нет-нет да и посматривала на мое лицо. Как только я выпил последнюю пиалу, женщина решительно встала и молча, но так же решительно, осмотрела мои раны. Повязку на голове больше накладывать не стала, а плечо, обмыв, опять обложила распаренными травами и тщательно перебинтовала. И опять я, широко раздувая ноздри, впитывал тонкий, еле уловимый запах ее тела, опять перед глазами – нежно-смуглая шея и плавный овал щеки, припухлые губы, которые Айнабат слегка выпячивала от усердия, опять волнистые волосы ее щекотали мне кожу, опять шумело в голове, опять все плыло и качалось перед глазами – нет, ничего не изменилось, не перебороть мне себя, не избавиться от сладкого наваждения, имя которому Айнабат. Она, видимо, почувствовала мое состояние – несколько раз пытливо и настороженно глянула мне в глаза, нахмурилась. Быстро закончила перевязку, быстро собралась в путь.

Я ехал, чуть приотстав от нее и согласен был ехать так всю жизнь, лишь бы Айнабат была рядом… “Что же делать? Как быть? Еще день – два, и она уйдет от меня. Навсегда». От этой мысли мне стало и больно, и страшно, и тоскливо. Надо попытать счастье еще раз. Она уже не такая, как в начале пути. Поймет». Знал, что поймет, уверен был, потому что теперь разгадал Айнабат – очень скромную и нежную, с характером мягким, послушным, верную любимому мужу. Именно такой, еще не зная ее, видел в мечтах женщину, которую мог бы полюбить.