Пока живы — надо встречаться - [28]
И вот теперь, глядя на высокие столбы с густой паутиной колючей проволоки, за которой пленные продолжали копать траншею, Чистяков еле сдерживал в себе накипевшую ярость.
…Василий Щеглов был настолько потрясен случившимся, что боялся даже голосом выдать свое душевное состояние. И когда он вошел в комнату и пожилой врач Лукаш, пристально посмотрев на него, сказал, что немцы что-то предпринимают, Щеглов еще больше побледнел.
Ни Лукаш, ни их сосед по комнате Пекарский, бывший доцент мединститута, не знали, какую они с Максом Иевлевым проводят работу среди больных и раненых, выявляя благонадежных. Не догадывались, куда они с Максом порой по ночам отлучаются из комнаты. Минувшей ночью он работал под землей, принимал у Макса лодочку-волокушу с песком и камнями и оттаскивал ее по коллектору до межблочной кухни, потому что к первому блоку было уже нельзя: все доверху забито… А потом, согнувшись в три погибели, добирался до штольни и передавал ее Максу. В эту смену они со своей пятеркой продержались дольше обычного, особенно усердствовал «земеля», так они называли Сашу Поляника, недавно поступившего к ним в блок.
Тревожно и горько было Щеглову смотреть на подневольных, роющих траншею. Он так и стоял недвижно, не слыша, о чем между собой переговариваются Лукаш и Пекарский. И не мог себе представить, что от одного из них будет зависеть его жизнь в ближайшее время.
Лопухин поспевал всюду. Его манера говорить — спокойно, улыбаясь — подбадривала «шахтеров». Он всем своим видом как бы показывал, что ничего страшного не произошло, что все обойдется. А у самого нервы были взвинчены до предела и во всем теле ощущалось неприятное чувство разбитости. Впервые он это чувство испытал в те далекие годы, когда мальчишкой, смастерив самодельные крылья, взобрался на старый вяз. Какое страстное стремление он ощущал в себе к полету! Но, как говорят философы, желание не есть действительность. Крыло при взмахе подвернулось. Он не помнил, как упал, как принесли его домой, но чувство разбитости запомнилось. Оно обострялось у него в минуты нервного напряжения. И теперь не проходило с того дня, когда он впервые сказал санитарам о возможности побега через подкоп.
В такие минуты ему крайне необходим был человек, с кем бы он чувствовал себя увереннее. Этим человеком был старшина второго блока Афанасий Политаев.
И сейчас Лопухин обрадовался, увидев его чуть ссутулившуюся фигуру в центральном проходе палаты. Молчаливый от природы, Политаев, оказавшись в плену, вообще перестал разговаривать, машинально выполнял свои обязанности, заключавшиеся в поддержании порядка в блоке, в получении и раздаче хлеба и баланды. При этом он зорко следил, чтобы раздатчики не обижали пленных.
Когда они пришли к Лопухину в комнату, Политаев посмотрел в окно, пожевал толстые губы, сказал в раздумье:
— Эх, чертяки… Кто-то неосторожный стучок ломиком или лопаткой сделал…
— Афанасий, как можно спасти положение?
— Есть думка… — потер подбородок Политаев. — Опередить их… Если не сумеем сегодня, так завтра они докопаются…
Из комнаты они вышли вместе. Политаев спустился на первый этаж, а Лопухин, увидев Ростислава Ломакина, задержался.
До войны Ростислав, окончив Московскую консерваторию по классу фортепьяно, некоторое время был руководителем хора кубанских казаков. И здесь, в блоке, где время от времени собирались музыканты-любители с самодельными мандолинами и балалайками, он подготавливал номера художественной самодеятельности.
— Ростислав, собери своих, — распорядился Лопухин. — И начинайте играть самое лучшее из вашего репертуара.
А тем временем к Лопухину подошел Антон Востриков, быстрый в движениях молодой человек, с ржавыми пятнами крови на гимнастерке.
— Вы спрашивали меня?
— Вот что, Антоша. — Лопухин взял его под руку и, дождавшись, пока пройдут санитары с носилками, продолжал: — Обойди звеньевых. Пусть строго предупредят своих: растерянности не показывать, в окна не смотреть, друг друга не замечать. Никакой паники. Выдержка и спокойствие прежде всего!
В санитарскую комнату Лопухин вошел в тот момент, когда четверо санитаров с молчаливой решимостью переодевались во все чистое.
— По русскому обычаю, напоследок, перед смертью полагается, — начал коридорный Матвеич, но тотчас примолк под взглядом Лопухина.
А он снял пилотку и обтер пот со лба: душный выдался денек.
— Ну и что? — Голос Романа звучал твердо. — Это же их очередная вылазка. Они в атаку, а мы — в контратаку. Как в бою! И я уверен: он у нас не последний…
На лицах санитаров отразилось смущение. Лопухин ободряюще улыбнулся и позвал с собой Алексея Чистякова.
Выбор пал на этого парня не случайно. С первого дня между ними установились доверительные отношения. Что бы ни потребовалось для подкопа — все шло через Чистякова: и распилка досок на стойки, и электропроводка, и сигнализация…
Выслушав, Лопухина, что надо срочно делать, Чистяков воспрянул духом.
— Дельно, — сказал он. — Хорошо бы привлечь и Сеню Иванова… Ему ведь силищи не занимать.
— Действуйте. — Теперь Лопухин был уверен, что они, сделают все, чтобы там немцы не докопались…
А здесь… «Час от часу не легче», — нахмурился он, когда ему доложили, что подручные «черного дракона» кого-то увели в комендатуру. Чердачный наблюдатель, доложивший об этом, не смог узнать кого, так как на голову его было что-то наброшено. Лопухин снова и снова принимался расспрашивать, как тот выглядел, какая фигура, походка, рост.
Русско-японская война 1904–1905 гг. явилась одним из крупнейших событий всемирной истории — первым жестоким вооруженным столкновением двух держав с участием массовых армий и применением разнообразной сухопутной и морской боевой техники и оружия. Она явилась, по существу, предвестницей двух мировых войн первой половины XX в.: воевали две страны, но в политических и экономических итогах войны были заинтересованы ведущие государства Запада — Великобритания, Германия, США, Франция. Этот геополитический аспект, а также выявленные закономерности влияния новой материальной базы вооруженной борьбы на развитие стратегических и оперативных форм, методов и способов боевых действий по-прежнему обусловливают актуальность исторического исследования Русско-японской войны. На основе исторических документов и материалов авторы раскрывают причины обострения международных противоречий в Дальневосточном регионе на рубеже XIX–XX вв.
Наше Отечество пережило четыре Отечественные войны: 1612 г., 1812 г., 1914 г. (так называлась Первая мировая война 1914–1918 гг.) и Великую Отечественную войну 1941–1945 гг.Предлагаемый читателю исторический труд посвящен событиям 1612 года, 400-летие которых отмечается в 2012 году. С 2005 г. в память об этих событиях, сплотивших народ, 4 ноября отмечается как всенародный праздник — День единения России.В книге раскрываются военные аспекты национально-освободительной борьбы нашего народа против польской и шведской интервенции начала XVII в.
Научно-популярный очерк об основных этапах освоения Сибири и Дальнего Востока.Большое внимание в очерке уделено освещению походов Ивана Москвитина, Василия Пояркова, Семена Дежнева, Ерофея Хабарова, Витуса Беринга, Геннадия Невельского и других русских землепроходцев и моряков.Институт военной истории министерства обороны СССР.Рассчитан на широкий круг читателей.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.