Пока живы — надо встречаться - [16]

Только к вечеру удалось отыскать своих медсотрудников. На душе немного полегчало, но к ночи выяснилось: все окружены. Всю ночь, неся большие потери, они шли на прорыв к Северскому Донцу и всюду натыкались на кинжальный огонь врага. Рассвет застал их вместе с кавалеристами и пограничниками в большом, круглом, заросшем кустарником котловане, напоминающем перевернутый колокол. В надежде переждать день, они спрятались, но котлован оказался западней. Мотоциклисты с пулеметами, оцепив котлован, долгое время не давали подняться. Пока еще оставались гранаты и патроны, даже раненые пытались прорваться, и многие погибали.

До сих пор перед глазами Ивана стояли сгоревшие села, плачущие женщины и дети, подбитые на дорогах грузовики, опрокинутые повозки, трупы людей и коней. Над всей местностью стоял тяжелый, невыносимый дух…

Теперь, зная со слов недавно попавших сюда раненых, какие освобождены города, он жадно вглядывался в карту, мысленно очерчивал возможную линию фронта. И за ней, этой незримой чертой, все еще страдали жители оккупированных сел и городов и за каждый населенный пункт наши бойцы расплачивались немалой кровью.

Весь день, пока Иван колдовал над картой, разговор с Лопухиным не выходил у него из головы. Вспомнил, как его перевели сюда из первого блока. Тогда этому переводу он не был удивлен, полагая, что приток раненых увеличился и его затребовали во второй блок как хирурга. Лопухин расспрашивал, какой сложности ему приходилось делать операции, как и при каких обстоятельствах оказался в плену. Из характера беседы Беда понял, что Лопухин хорошо осведомлен о нем. И вот теперь… О каком побеге намекнул Роман? Штурмовать ворота, как это предлагал Павел Кузенко, можно только в припадке безумия. А побег через двойной забор, густо опоясанный колючей проволокой со спиралями Бруно между рядами, тоже едва ли осуществим. «А может, он меня проверяет, испытывает? Но зачем? Он же знает меня и мое прошлое. Да нет, тут что-то другое. Но что? Вероятно, кон-спи-ра-ция. Роман, конечно, доверяет мне, если счел нужным заговорить об этом, а раньше не посвящал, потому что не было в этом необходимости».

Когда Иван закончил работу и принес карты, Лопухин, улыбаясь, сравнил копию с подлинником.

— Может, и ты хочешь поучаствовать? — неожиданно спросил он, взглянув на Ивана.

— Как поучаствовать?

Лопухин скуповато поведал о подкопе и готовящемся побеге.

— Роман, ты же меня знаешь… Я согласен.

Такая уж натура у Ивана Беды: впервые оказавшись в подземелье и при свете тусклой лампочки увидев дощатые перекрытия, стойки, лодочки-волокуши, электропроводку, он не удивился, ему это даже показалось давно знакомым делом. Даже находясь в тесной горловине забоя, он испытывал привычное состояние духа, как перед хорошо известной ему операцией. И ободряющие, негромкие напутствия товарищей словно бы убеждали в том, что предстоящая операция пройдет благополучно. Но когда после ночной смены он выбрался из подземелья, настроение его резко изменилось — за ночь они прошли, работая попеременно, всего лишь тридцать сантиметров.

Днем, стоя у окна, он прикидывал, размышляя, к расстоянию до ограждения прибавил еще метров двадцать — тридцать для надежности и пришел к выводу, что такими темпами они и за год не выберутся из этого проклятого «лазарета». А за это время столько еще произойдет перемен.

— Роман, ты же понимаешь, это гиблое дело, — сказал он Лопухину. — Неужели нельзя как-то шевельнуть его побыстрее?

— Ну давай, придумай что-нибудь!

Шахтером Иван Беда не был, но к отцу в шахту спускался и видел, как шахтеры ведут подрубку угля. А может, и сноровка подсказала…

Всю следующую смену Иван упорствовал в забое. Сверлил ломиком-пикой, долбил, выбирал грунт «споднизу». Трудно было, когда выковыривал кремнистые камни с острыми краями: до крови сдирал кончики пальцев. Но грунт разрыхлился и осыпался под собственной тяжестью. Салазки-челночки стали быстрее наполняться и порожними возвращаться в забой. За смену Ивану Беде удалось пройти около метра.

— Но можно и метр пройти, — сказал он Лопухину.

— Да ты что-о?! — обрадовался Лопухин. — А как?

— В шахте я видел что подрубка угля ведется споднизу. Это трудное дело, наломаешься, пока выберешь, но зато потом песок под тяжестью обрушивается. Можно даже лоточек подставить.

— Ну-у, теперь дело пойде-ет, — сверкнул Лопухин глазами.

И уже в следующую ночь Алексей Чистяков со своей ударной группой, в которую входили Семен Иванов, Кузенко, Политаев, Стасюк, взялись за смену пройти метр.

С целью быстрейшего завершения подкопа число участвующих в подземных работах увеличили до сорока человек. Работа пошла успешнее, иногда работали в три смены.

Они знали приказ немецкого коменданта, что «все военнопленные, самовольно покинувшие лазарет, объявляются вне закона и подлежат расстрелу в любом месте их обнаружения». Но уже наступил момент особого подъема и наивысшего напряжения всех человеческих сил и способностей, и это помогало им продвигаться вперед. «Шахтеры» втайне гордились своим сооружением и между собой называли его «метро свободы».

Было пройдено уже восемьдесят метров. Но вот над головами стали слышны шаги охранников, проходивших по сторожевой дорожке, вдоль колючего ограждения. А грунт пошел крепкий, кремнистый сланец. Каждый неосторожный стук грозил провалом. В темную ночь сигнальщики напрягали зрение, но рассмотреть охранника не всегда удавалось. В забое все чаще включалась лампочка. Работа замирала.