Пока я жива - [42]

Наконец я достала из шкафчика старую коробку из-под мороженого, наполнила водой, окунула в нее мышь и прижала деревянной ложкой. Мышь в изумлении уставилась на меня, пытаясь вздохнуть. Один за другим на поверхность воды поднялись три маленьких пузырька воздуха.

Я пишу Зоиному ребенку эсэмэску: ПРЯЧЬСЯ!

— Это кому?

— Никому.

Она наклоняется над столом:

— Покажи.

Я удаляю сообщение и показываю ей пустой экран.

— Ты писала Адаму?

— Нет.

Она закатывает глаза:

— Вы едва не занялись сексом в саду, а теперь ты находишь какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы делать вид, будто ничего не было.

— Я ему не нравлюсь.

Зои хмурится:

— Разумеется, нравишься. Просто вышла его мама и поймала вас с поличным. А иначе он бы с радостью тебя трахнул.

— Зои, это было четыре дня назад. Если бы я ему нравилась, он бы позвонил.

Она пожимает плечами:

— Наверно, занят.

Минуту мы молчим. У меня под кожей выпирают кости, под глазами фиолетовые круги, и от меня чем-то воняет. Адам, наверно, до сих пор полощет рот.

— Любовь — это зло, — заявляет Зои. — И я — живое тому доказательство. — Она кладет журнал на столик и бросает взгляд на часы: — За что я, черт возьми, плачу деньги?

Я сажусь рядом с ней.

— А вдруг это шутка? — предполагаю я. — Может, они возьмут деньги, заставят тебя поволноваться, надеясь, что ты испугаешься и уйдешь домой.

Я беру ладонь Зои в свою. Она удивляется, но руку не забирает.

В окнах стоят тонированные стекла, и нам не видно улицы. Когда мы пришли, пошел снег; тепло одетые люди покупали рождественские подарки. А здесь батареи пышут жаром, и льются звуки свирели. Случись конец света, мы ничего не узнаем.

— Когда все кончится и мы с тобой снова останемся вдвоем, то примемся за список, — обещает Зои. — Выполним пункт шесть. Это же слава, верно? Я на днях видела по телеку женщину в последней стадии рака. Так вот она участвовала в троеборье. Попробуй.

— У нее рак груди.

— И что?

— Это другое.

— Бег и езда на велосипеде помогают ей сохранять бодрость духа. В чем тут разница? Она уже прожила дольше, чем все думали, и прославилась.

— Терпеть не могу бег!

Зои величественно качает головой, будто я капризничаю.

— А как насчет «Большого брата»? У них раньше никогда не было таких, как ты.

— Он начнется только летом.

— И?…

— Сама подумай!

Тут из боковой комнаты появляется медсестра и подходит к нам:

— Зои Уокер? Пойдемте со мной.

Зои тянет меня за руку:

— А можно взять с собой подругу?

— Боюсь, что нет. Будет лучше, если она подождет здесь. Сегодня только предварительная беседа, но говорить о таких вещах при подруге нелегко.

Медсестра говорит так убежденно, что у Зои нет сил возразить. Она протягивает мне пальто, просит присмотреть за ним и уходит за медсестрой. Дверь закрывается.

Я чувствую себя бодро и уверенно. Я ощущаю, как бьется сердце. Я полна сил. Жизнь и смерть материальны. Сейчас я здесь. Но скоро меня не станет. Ребенок Зои жив. У него бьется сердце. Скоро его не будет. Когда Зои, поставив подпись на документе, выйдет из той комнаты, она изменится. Поймет то, что мне уже известно: всех нас окружает смерть.

И от этой мысли во рту металлический привкус.

Двадцать пять

— Куда мы едем?

Убрав руку с руля, папа хлопает меня по коленке:

— Все в свое время.

— Это что-то неприятное?

— Думаю, нет.

— Мы встречаемся со знаменитостью?

В его взгляде мелькает беспокойство.

— Так ты это имела в виду?

— Не совсем.

Мы едем по городу. Папа хранит молчание. Мы пересекаем микрорайоны, сворачиваем на кольцевую. Я пытаюсь угадать, куда мы едем. Мне нравится смешить папу. Он так редко смеется.

— Высадка на Луну?

— Нет.

— Конкурс талантов?

— С твоим-то голосом?

Я звоню Зои и спрашиваю, не хочет ли она угадать, но она по-прежнему не находит себе места из-за операции.

— Мне нужно будет привести с собой взрослого. И кто бы это мог быть?

— Я пойду с тобой.

— Нужен настоящий взрослый. Типа мамы с папой.

— Они не имеют права заставлять тебя посвящать во все родителей.

— Это кошмар, — жалуется Зои. — Я думала, они дадут мне какую-нибудь таблетку, и все выйдет само. Зачем мне операция? Он же крошечный.

Она заблуждается. Вчера вечером я достала «Справочник семейной медицины» «Ридерз дайджест» и прочитала про беременность. Мне было интересно, какого размера зародыш в шестнадцать недель. Оказалось, с одуванчик. Я не могла оторвать себя от книги. Выяснила все про пчелиные укусы и крапивницу. Милые, земные семейные болезни — экзема, ангина, круп.

— Ты меня слушаешь? — спрашивает Зои.

— Угу.

— Ладно, я пошла. Кислота подступает к горлу, и во рту тот же привкус.

Это несварение желудка. Нужно помассировать живот и попить молока. Все пройдет. Что бы она ни решила сделать с ребенком, все симптомы исчезнут. Но я ей этого не говорю. Я нажимаю на мобильном красную кнопку и смотрю на дорогу впереди.

— Она просто идиотка, — замечает отец. — Чем дольше тянуть, тем хуже. Беременность прервать — не мусор вынести.

— Пап, она это знает. И вообще, тебя это не касается. Она же не твоя дочь.

— Да, — соглашается папа. — Она не моя дочь.

Я набираю Адаму эсэмэску. «Куда ты провалился?» — пишу я. Потом стираю.

Шесть дней назад его мама рыдала на крыльце. Она говорила, что ее напугали фейерверки. Спрашивала, почему он бросил ее одну, когда кругом светопреставление.