Пока ты молод - [25]

— Сумасшедший, простынешь.

— Неправда, у меня хватит тепла до самой нашей общежитейской дачи.

— Только и всего?

Он засмеялся и, притянув ее к себе, зашептал:

— Хорошая ты сегодня, Наташа.

— Это потому, что я устала. Говорят, усталые женщины всегда очень чутки на ласки…

Он проводил ее на одну из последних электричек, когда Николай Лаврухин и Борис Мишенин пришли из студенческого клуба. Прощаясь, он уговорил ее через два дня пойти с ним на футбольный матч. Она помахала ему небольшим букетиком собранных в лесу последних лютиков. В ответ он низко склонил голову, повернулся и пошел, не оглядываясь, обратно. Не могли они предполагать, что следующая их встреча будет совсем не обычной и не на стадионе «Динамо».

IX

Эмиграция становилась все более невыносимой. Пока в семье были кое-какие сбережения, уцелевшие в дни революционных потрясений только благодаря своевременному переводу их в один из швейцарских банков, Анатолий Олишев успел окончить Боннский университет, но потом все стало трещать, расшатываться. Старший брат Виктор давно уже забросил стихи — перед революцией у него вышла книжка — и все чаще начал пропадать в каких-то подозрительно шумных домах на окраинах Берлина. Иногда он целыми неделями, а то и месяцами не появлялся дома. Если же приходил ночевать, в семье вспыхивали ссоры, упреки. Потрясая перед отчужденным, холодным лицом Виктора маленькими высохшими кулаками, отец обзывал его своим могильщиком, душегубом, дьяволом басурманским… Мать беззвучно плакала. Анатолий иногда поддерживал отца, но чаще молчал. В такие минуты он думал о покинутой России.

«Вот нас прогоняли из России… Было страшно, тревожно. Но там были вокруг люди — отжившие и рождающиеся… Были герои… Был головокружительный, величайший потоп. Здесь этого нет. Потому что на улицах, в барах, в постелях, в душах бесконечная пустота… Взять хотя бы погребки, в которых пропадает Виктор. Кто в них гогочет?.. Завтрашние палачи, их завтрашние жертвы и завтрашние слабонервные удавленники. С ними тяжело рядом жить и даже сидеть. И, конечно же, не потому, что род Олишевых своими корнями проникает в глубины чуть ли не Киевской Руси. Просто это омерзительно, как лягушечья слизь».

Такие тягостные мысленные монологи часто подолгу затягивались. После них ему начинало казаться, что у него обескровливается тело, неудержимо высыхает голова…

Потом умерли родители. После их смерти Анатолий почувствовал себя нестерпимо одиноким. С обостренным интересом начал следить за всеми большими и малыми событиями, происходящими на далекой, брошенной, но не забытой родине. Тогда-то в его душе и зародилось тревожное и заманчивое желание вернуться домой, несмотря на запугивающие газетные слухи о Советской стране.

После долгих переписок, запросов и выжиданий ему, наконец, удалось получить утерянное по воле судьбы и родителей право называться гражданином России.

Несколько дней он ходил как зачарованный по берегам Москвы-реки, по ясным многолюдным улицам и бульварам, по залам уцелевшей и бережно охраняемой Третьяковской галереи, выезжал в пригороды, в Абрамцево, Измайлово.

В середине лета 1932 года ему предложили работу в университете и две комнаты от прежней семейной квартиры в Столешниковом переулке. Растроганный, он чуть не прослезился. Правда, на следующий день, немного придя в себя от всех нагрянувших на него радостей, он попросил дать квартиру где-нибудь в другом районе. Принявший его заместитель председателя Моссовета понимающе улыбнулся и предложил Стромынку. Уловив смысл этой улыбки, Анатолий заморгал глазами. Откашливаясь и запинаясь, он поблагодарил заместителя председателя и, чтобы окончательно не растеряться и не расплакаться, поспешил к двери.

Потом он зашел в университет. Его встретил приветливый, обходительный, но немногословный декан биологического факультета. Пожимая Анатолию руку, он посмотрел на него поверх очков и, как бы извиняясь, сказал:

— Вы меня не знаете, наверно. До революции я был агрономом на Орловщине и не занимался теорией. — И, помолчав, добавил: — А вас я очень даже хорошо знаю.

— Каким образом? — удивился Анатолий.

— С самой положительной стороны. Перед самым вашим приходом со мной минуты три говорил по телефону заместитель председателя Моссовета.

— Не может быть! Он ведь…

— Молодой человек, — перебил его декан, — нам теперь вместе придется жить и трудиться, а потому доложу вам, что я еще никого на свете не обманывал.

— Извините, пожалуйста, — Анатолий слегка отшатнулся от декана.

Тот усмехнулся, обошел вокруг стола и уселся в кресло с потертыми подлокотниками, приглашая жестом Анатолия занять место напротив. Устроившись поудобней в кресле, он снова заговорил:

— Вы не настораживайтесь, Анатолий Святославович. Я, разумеется, шучу, хотя сейчас сказал вам правду… И давайте сразу же приступим к делу. Я отлично понимаю, что вам поначалу придется трудновато без практики. Не правда ли? — И, не дожидаясь ответа, продолжал: — Дадим вам почвоведение. Постепенно втянетесь, и тогда постараемся возложить на ваши молодые плечи побольше груза. И должен сказать вам, что это произойдет раньше, чем вы успеете привыкнуть к своим обязанностям.