Пока ты молод - [11]

Наташа тоже не спала в это утро. Она сидела у окна, задумчиво вглядываясь в пламенеющие просветы между домами. У нее никогда раньше не было таких беспокойных, таких мучительно-радостных дней, как эти, ворвавшиеся в ее жизнь после первомайского праздника. И никогда раньше она не оказывалась в таком беспомощном одиночестве перед нахлынувшими на нее тревогами. Подругам она боялась признаться во всем. Родные далеко, да и вряд ли они могли бы ей помочь, потому что, скорей всего, именно благодаря им ее и застали сейчас врасплох незнакомые думы…

У отца и матери она была одна. С детства ее не старались баловать. Росла она отзывчивой, старательной девочкой, и вместе с тем как-то получалось, что у нее каждый шаг был вымерян родителями. Ее провожали в школу и встречали, когда она возвращалась. Она уже занималась в секции плавания, но из дому ее не отпускали купаться одну к реке: как бы не заплыла слишком далеко. И волей-неволей приходилось плавать где-то в сторонке, по соседству со стремительным течением, но не в нем самом. Понадобилось пошить платье — и расцветка и фасон в конечном счете определялись только матерью. И лишь к концу десятилетки ей предоставили определенную независимость. Однако какой это был малый срок перед вступлением в самостоятельную жизнь!.. Именно тогда, незадолго до окончания школы, на ее пути и повстречался Михаил Самсонов.

Мартовским вечером она возвращалась домой после занятий в городском плавательном бассейне. Моросил мелкий дождь. Улицы были пустыми. Когда до ее дома оставалось каких-нибудь сто метров, из затемненного переулка вышел, слегка покачиваясь, огромный верзила и загородил ей дорогу. Она от страха потеряла дар речи, хотелось кричать, звать на помощь, но язык не повиновался. Она бросилась бежать в обратную сторону. Он догнал и закрыл ей рот жесткой ладонью с нестерпимым запахом сырой рыбы и крепкого табака. И вдруг откуда ни возьмись за какое-то мгновение до неминуемой и страшной неизвестности рядом вырос по-спортивному собранный, высокий парень в кожаной куртке, в берете, с чемоданчиком в руке. Верзила сразу же оставил ее и непобедимо пошел на парня. Тот спокойно положил чемоданчик на каменный тротуар и, ловко увернувшись от тяжелого кулака, одним хлестким ударом в челюсть свалил верзилу на мостовую. Потом нагнулся, подхватил чемоданчик, не оглядываясь на побежденного, подошел к ней. Он бы, конечно, проводил ее и без просьб, но она все же попросила его об этом. Они шли под руку, и она чувствовала, как только что пережитый ею страх, постепенно затухая, сменялся опьяняющим восторгом. Она была в восторге от своего избавителя, ее до самозабвения оглушило высокое и острое чувство благодарности к этому человеку. И лишь когда они остановились перед родной деревянной калиткой с почтовым ящиком, она несколько успокоилась и услышала, наконец, уже не раз повторяемый им вопрос: «Как вас зовут?» Они познакомились, и он, прежде чем отпустить ее, рассказал о том, что ему двадцать два года, что работает на рыболовецком судне в Азовском море, а здесь гостит у своих родственников.

С тех пор они встречались почти каждый день до самого его отъезда на работу. Она познакомила его с отцом и матерью, и, к ее радости, он им понравился. А уже к осени, поступив на заочное отделение Московского университета, она вышла за него замуж и уехала в Жданов.

Жили они после женитьбы хорошо. Михаил всегда ждал с нетерпением конца очередного лова, чтобы вернуться к ней. Ей тоже не терпелось увидеться с ним, и она каждый раз ходила к морю встречать его. Он часто, бывало, лишь только сойдя на берег, усталый и соскучившийся, тут же брал у причала лодку, и они вдвоем заплывали далеко в море, радуясь такому редкому по своей очаровательности уединению. Она поначалу отговаривала его от этого, понимая, что ему нужно отдохнуть и выспаться. Но он и слушать не хотел. И ей пришлось смириться. А когда возвращались, наконец, домой, он и там находил себе работу, не совсем обязательную для мужа работу на кухне. Блюда у него получались вкусные. Здесь, видимо, сказывался его почти пятилетний опыт одинокой жизни: он редко пользовался столовыми и готовил пищу сам. Ей было неловко от этого, она капризничала. Тогда он начинал ее уговаривать, настойчиво, но мягко. И в конце концов добивался своего. И так всегда при малейшем поводе он все, что только мог, старался сделать за нее. Она прощала ему эти, как ей казалось, чудачества. Но со временем постепенно, исподволь к ней стала подкрадываться ничем неодолимая тоска. Однажды она неожиданно для себя открыла, что жизнь ее полней и богаче в те дни, когда он уходит в море и когда она вся поглощена тревожным ожиданием его возвращения. Она пыталась отогнать от себя эти пугающие мысли, однако они росли и разветвлялись, снова и снова одолевая ее. И ей невольно приходилось признавать, что долголетняя бережливая опека родителей над ней, собственно, мало чем отличается от чересчур заботливой любви Михаила. А жизнь ей не знакома, и она, еще слишком молодая женщина, робко посматривает на нее из-за крепкой спины мужа, как когда-то в детстве смотрела из-за спины отца на незнакомых людей, если те заговаривали с ним. Хотела было пойти работать пионервожатой в школу, но Михаил опять начал отговаривать ее и — в который раз уже! — сумел все обернуть по-своему. После этого она окончательно затосковала и начала подумывать о переходе на очную учебу в университет. Долго и тщательно готовилась к этому разговору и завела его с Михаилом лишь тогда, когда уже была больше чем уверена в себе. И он впервые растерялся, как и впервые совершил от волнения одну оплошность, которая только подлила масла в огонь. Почувствовав, что у него не хватает убедительных слов, он в сердцах заявил: