Пока мы можем говорить - [7]

– Но вы понимаете… – Борис потерялся окончательно, не знал, что говорить.

Анна повернула голову к окну, последила взглядом за своим соседом-дроздом. Тот сосредоточенно выклевывал какого-то червячка.

– Вы же видите, – она вдруг впервые посмотрела Борису прямо в глаза, – вы же видите, какой хрестоматийный, кинематографический образ мальчика мы имеем. Мальчик из книжки. Герой медведевских[5] иллюстраций. «Валькины друзья и паруса»[6]. Я так понимаю, она мечтала о сыне. Наделяла его всевозможными признаками. Как-то так примерно… И тут прямо на дорогу перед ней выскакивает пацаненок – вот точно такой же. Может ли быть что-то извращеннее, чем этот поворот судьбы? Что-то более злое? А? Как вы думаете?

Глаза ее странно заблестели, и она снова отвернулась к окну. Из высоко поднятого античного узла волос выбились волнистые пряди.

Плачет, понял Борис. Ну, то есть не столько плачет, сколько хочет заплакать. Психиатр, так ее растак. Ему бы вот заплакать, да ведь не выйдет ничего. Еще в детстве разучился. Теперь он много чего умеет, включая качественный мордобой или стрельбу по движущейся мишени, но вот это простое и полезное качество пропало бесследно.

– Галочку даем Кузякову? – В дверь дежурно просунулась круглая голова в белой косынке.

Борис уже был в курсе, что Жираф Кузяков – это длинный худой парень с маниакально-депрессивным синдромом. Голова в косынке – медсестра Тома. Галочка – галоперидол. К этим своим новым знаниям Борису пришлось присовокупить еще одно, самое невероятное: диагноз Варежки – шизофрения.

– Ты меня слышишь? – беспокойный пассажир Тарасыч уже задымил весь салон и теперь, пыхтя, прикуривал очередную сигарету. – Ты бы хоть спросил, куда это мы едем да чего…

– У меня дикий бодун, – нехотя признался Борис. – Если гайцы остановят, права отберут.

– Да? – удивился Тарасыч и потянул носом. – Да нет никакого перегара, не парься.

– Варя снова в больнице. – Борис приоткрыл окно, стало полегче. – Уже неделю, слышишь, Тарасыч?

– У Анны?

– Ну, естественно.

– Не вижу ничего естественного! – вдруг завелся Тарасыч. – Естественно! Анна тебе еще несколько лет назад что сказала?

– Что?

– Боря, не мучь себя. Отдай ее в интернат. Чуда не произойдет, а тебе надо жить дальше.

– Это я виноват, – сказал Борис. – Нельзя было ее тогда отпускать.

– Здравствуй, Марья, приехали, – буркнул Тарасыч. – При чем здесь… Ладно, после обсудим. Давай я тебя в курс дела введу, что ли. Только дело какое-то странное, понимаешь.

«У меня все дела странные», – подумал Борис.

Тогда, после происшествия с Варежкой, он сменил работу. Просто потому что необходимо было хоть что-то сменить. Очень кстати бывший однокурсник Валерка Шелгунов предложил ему партнерство на поприще, которое в те годы в Украине казалось чем-то невероятно экзотическим. Они на пару учредили детективное агентство с наглым названием «Бейкер-стрит» и не прогадали. Благодаря Валеркиным связям, доставшимся ему от папы – крупного в прошлом киевского номенклатурного тусовщика, – заказы потекли ручейком сначала из бизнес-среды, а после и от политического истеблишмента. Некоторые дела были чрезвычайно деликатными, другие – откровенно безумными, третьи – надуманными и нелепыми. Словом, Борис ко всему привык и насмотрелся.

Денег между тем стало хватать. И на лечение Варежки, и на испаноязычные страны. И даже на небольшой загородный домишко с мансардой. И на эскорт-услуги, так сказать. Когда чувства ложатся на дно, физиология еще долго фордыбачит, выкидывает фортели и коленца, всеми доступными ей способами заявляет о своих правах. И все было бы ничего, если бы Борис видел в этом хоть какой-то смысл. Но Варежка погружалась в глубины безумия, а линейность и незатейливость своего существования Борис, поупиравшись, принял в конце концов, потому что не существовало в мире магазина или склада, к примеру, где ему предложили бы выбрать себе другую жизнь. В которой была бы не только протяженность, но еще и объем, и глубина. Но как же Борис завидовал Гомесу! Только ему и завидовал. Тот умел писать большие просторные книги и, похоже, испытывал от этого настоящее удовольствие.

А дело такое, как объяснил Тарасыч. У него имеется племянница, дочь сестры. Взрослая уже девочка, двадцати семи лет. В свое время закончила киевскую политехнику и постепенно превратилась в очень продвинутого архитектора баз данных. Работа высокооплачиваемая и, возможно, одна из самых востребованных на сегодняшний день в нашей стране. К тому же ее собирались посылать на стажировку в Филадельфию на полгода. К тому же шеф, который был ей совсем не противен, стал активно за ней ухаживать и недавно в нежной романтической обстановке предложил руку, сердце и пентхаус в сто пятьдесят квадратов. И не где-нибудь, а на Липках, на улице Шелковичной, где девяносто девять процентов населения не имеют ни малейшего представления о том, сколько стоят буханка хлеба и пакет молока.

– Пока не вижу ничего странного, – заметил Борис, выруливая в тихий окраинный переулок с двухэтажными особняками.

Странное будет дальше, пообещал ему Тарасыч. Короче говоря, девица поначалу дала согласие шефу составить счастье всей его жизни, а спустя некоторое время передумала и вернула колечко с бриллиантом. После чего в решительной форме отказалась от стажировки. После чего подала заявление об увольнении и заявила, что ей больше не интересно заниматься архитектурой баз данных. После чего пошла на кафедру антропологии госуниверситета и сказала, что готова у них пробирки мыть. Когда ей объяснили, что у них нет никаких пробирок, зато можно в качестве разнорабочего вписаться в летнюю экспедицию во Внутреннюю Монголию, – немедленно вписалась. И сообщила оторопевшим родителям, что уже точно решила поступать на отделение антропологии и этнографии в следующем году.