Пока дышу... - [67]
— Это, профессор, всем известно, — отвечал Тарасов.
— Но это ведь не мистика, а факт! — подчеркнул Кулагин. — И потому, Петр Петрович, я убедительно прошу вас чувствовать себя в наступлении. Это — реальный фактор, который мы учитываем в бою за ваш организм и который просим из наших рук не выбивать.
Крупина смотрела на Тарасова сперва с участием, потом с удивлением: с него буквально на глазах сходила печать обреченности. Посветлело лицо, живое выражение появилось в глазах. Он еще словно бы упрямился, словно спорил с Кулагиным, но видно было, что хотел ему верить и уже начинал верить. А с верой как бы возвращалась к нему и жизнь.
Из категории чего-то страшного, неотвратимого и неподвластного людям его болезнь с коротким, но убивающим душу названием как-то незаметно перекочевала в иной ряд, более общий, более доступный медицине и в чем-то даже привычный. А все, что привычно, не столь уже страшно человеку.
В самом-то деле, чем рак хуже того же туберкулеза? И от туберкулеза, — верно говорит профессор, — можно умереть. А сколько туберкулезников живут себе и живут и часто даже не знают того, что больны!..
Тамара Савельевна наблюдала, как возвращается к жизни человек, освобождаясь от мысли о неминуемом и близком конце. Смотрела и завидовала Кулагину: ведь не сумела же она, куда чаще и больше сталкиваясь с Тарасовым, снять с него этот убивающий страх. Или, может, именно потому не сумела, что встречалась с ним каждый день и как бы примелькалась ему и он «прибился» к ее увещеваниям, перестал их воспринимать?
Нет, не в этом дело! Тарасов и профессора знает не первый день. Просто Сергей Сергеевич умеет находить самые нужные слова и доказательства, а она пока еще не знает этих слов, они к ней не пришли. Может, придут с годами.
Когда Тарасов спускался но лестнице, ему сказали, что его ждет жена. «Все уже нас здесь знают», — подумал он, но мысль эта не показалась неприятной, даже, наоборот, порадовало, что все его знают, и Катю тоже, и все как-то участвуют в его судьбе. Не может же быть, чтоб усилия и добрая воля стольких людей не увенчались успехом! Как это говорит восточная пословица? Если много людей одновременно выдохнут, будет ветер…
Он вышел в вестибюль, и Катя, едва увидев его, поняла: сегодня он другой. Впрочем, они всегда смеялись, что она его настроение по силуэту определить может.
Она увидела, что он другой, и обрадовалась, покраснела, как девочка, и пошла к нему навстречу, робко надеясь на что-то хорошее. И это ее преображение еще придало Петру Петровичу сил.
Взволнованно улыбаясь друг другу, они сели в кресла у стены. Он смотрел в ее глаза, и ему казалось, что все самое страшное позади.
— Ты что улыбаешься? — спросил Тарасов жену. Она пожала плечами.
— Вспоминала, как из Сочи разговаривала с тобой по телефону по-английски, а ты все умолял меня перестать болтать, потому что уже прошло пять минут.
Так она говорила, но он-то слышал другое: «Ты неплохо выглядишь, я очень рада, что ты перестал бояться. Это хорошо, потому что действительно, ну почему ты должен обязательно умереть? Совсем это не обязательно! Ты можешь поправиться. Ты уже поправляешься!..»
— Что ты мне почитать принесла? — спросил он. Ему совсем не хотелось читать, но было приятно слышать ее голос.
— Новый американский детектив. Глупо, но интересно до смерти. Светка дала.
Он, смеясь, взял из ее рук хорошенькую, удобную по формату книжку с большеглазой, большегубой красавицей на глянцевой обложке.
Они тихо переговаривались, по Тарасов видел и слышал в это время все, что их окружало, и все это было прекрасно: и сочные солнечные блики на полу, которые на ковровой дорожке казались пушистыми, темно-красными, и тихие голоса людей, и приглушенно доносившийся в открытые окна шум города, и тихий щебет засыпающих в саду птиц… Все было ново и прекрасно! Тарасов чувствовал себя, как путешественник, вернее, как изгнанник, который после долгих опасных странствий по чужим холодным мирам возвращается на родную, теплую, обжитую землю.
В последнее время свидания с близкими стали для него мучительными, он не знал, о чем с ними говорить, ему начало казаться, что они его уже и не жалеют даже, а просто выполняют долг своей совести. А сегодня, сейчас, он странным образом ощущал себя в каком-то общем со всеми ряду, и ему не хотелось, чтоб жена уходила.
Они расстались последними, когда в вестибюле никого уже не оставалось. Слышались голоса нянечек в раздевалке, где у посетителей отнимали халаты, и сестра несколько раз прошла мимо них, бросая откровенно напоминающие взгляды.
Но даже и это нравилось Тарасову: значит, и он обыкновенный человек, такой, на которого можно сердиться, которому не полагаются никакие исключения из общих правил. И насколько же это лучше подчеркнутой предупредительности окружающих, которым ты либо в тягость, либо начинаешь становиться вовсе неинтересным! При тебе, как при покойнике, не шумят, держатся скованно или неестественно бодро. Как это тяжело — слушать фальшь сочувственных слов!
Забывшись, Петр Петрович вслух произнес эту фразу, так явно идущую вразрез с его нынешним настроением.
