Пока дышу... - [62]

Он пытался вспомнить, какие были у нее глаза в тот день. Кажется, вполне обычные, и она не отводила их, как Крупина, в сторону. Действительно, какое же мужество нужно иметь врачу, чтобы сказать правду! И даже, чтобы ее скрывать. Может, это привычка? Нет, к этому вряд ли привыкают. Но Крупина же знала!

Тарасов почувствовал, как к его горлу подкатил комок. Снова ожило перед ним лицо Кати, ее руки, движения.

«Впрочем, может, это так и надо — бесстыдно лгать нам? Ох, кажется, я совсем запутался!»

Пожалуй, это была самая тяжелая ночь у Тарасова. Моментами казалось, что он сходит с ума. А ведь даже на фронте всего лишь один раз Тарасов испугался, что теряет власть над рассудком. Это было в начале войны, когда он увидел в противотанковом рву под Смоленском расстрелянных фашистами детей.

Наконец он заснул. Ему снилось, что парашют, с которым он в первый раз прыгал в тыл врага, не раскрылся и он летит в черную пропасть.

Кулагину обход не был нужен — он был нужен больным. «Обход нужен больным», — вслед за профессором любила повторять и Крупина, вкладывая в эту фразу, кажется, более глубокий смысл, нежели сам профессор.

Учась в институте, Тамара, естественно, не раз бывала на этих обходах, когда профессор в сопровождении многочисленной свиты обходил палаты. На пути их следования воцарялась значительная тишина, а за их спинами, едва они удалялись, возникал взволнованный шепот.

Обитатели палат очень наблюдательны. Ни одно движение, ни один оттенок голоса, а не только слово профессора не пройдет мимо их внимания. «Старожилы» немедля сообщают новеньким все, что знают о врачах и порядках. Тамара Савельевна, уже много лет проработав в клинике и ко всему привыкнув, не переставала удивляться этой наблюдательности больных людей, которых, казалось бы, не может интересовать ничто, кроме их болезни. Или это именно болезнь и обостряла их восприимчивость?

Любопытно все-таки получается. Медицина ушла вперед, уже не только рентген — электронож, электронные микроскопы запросто входят в быт медицинских учреждений, а вот в самой организации, что ли, в формах общения врача и больного все пока остается прежним, допотопным.

Года два назад Крупина читала в «Медицинской газете» статью, где автор сетовал на то, что теперь-де врачи латыни не знают, а потому им трудно изъясняться при больном.

Хоть жалоба на незнание врачами латыни и прозвучала наивно — в латыни ли дело?! — но по существу в статье многое было правильно.

Прав был автор в том, например, что даже в архитектуру современных больниц старая форма обхода, как говорится, «не вписывается». Современные палаты, как правило, маленькие, а у профессора «свита» большая. Не случайно, вернувшись как-то из-за границы, профессор Кулагин всех удивил: взял да и повернул все по-своему, по-новому, и традиционный обход как бы разбился на два этапа. Обычный, как всегда, обход по палатам — это для больных. И во время него — никаких разборов, никаких споров между врачами, никакой латыни и мимики. А ведь все это бывало на обходах!

Кулагин сломал этот порядок. Теперь обход — это только назначения, только разговор с больными людьми. А подлинный разговор врачей о всех сложных случаях — в специально оборудованной аудитории, куда после доклада куратора вводят больного. И лишь когда он уйдет, разговор возобновится.

В этой аудитории автоматически затемняются окна. Здесь к услугам врачей эпидиаскоп, микропроектор, негатоскоп. Здесь можно послушать, как работает сердце (говорят даже — «мелодию сердца») на кардиофоне. Рентгенолог дает свою трактовку. На специальных экранах появляются цветные изображения препаратов крови, пунктатов костного мозга. Похоже, будто в микроскоп смотрят сразу десятки глаз…

Иногда на таких разборах поднималась вся клиническая и инструментальная документация. Получалось нечто вроде консилиума, нечто вроде организованного коллективного мышления.

Вначале новая форма эта произвела в клинике фурор. О ней заговорили. Были выступления в газетах. Стало известно, что Борис Васильевич Архипов очень лестно отозвался об обходах-разборах профессора Кулагина и немедля начал организовывать нечто подобное у себя. А ректор Прямков заметил даже, что в этом — суть павловского метода: обсуждать, обмениваться мнениями с учениками, с подчиненными, как с равными. И авторитет руководителя от этого только крепнет.

Горохова новая форма обходов увлекла до чрезвычайности. Он ни одного такого разбора не пропускал, даже если его больные в тот день не обсуждались. Но Тамаре Савельевне казалось почему-то, что не результат обсуждения, а самый процесс работы множества умных и сложных аппаратов увлекает его больше, чем игра умов.

Смеясь, она однажды сказала ему об этом. Горохов посмотрел на нее отсутствующими глазами и возразил:

— Томочка, она очень условна, граница между умным сложным аппаратом и некоторыми двуногими представителями органического мира. Я недавно играл в шахматы с ЭВМ, так вы знаете, какие она штуки откалывала? Страшно было, ей-богу!

Столько увлечения было в его голосе, так нежно поглаживал он пальцами лакированную стенку телеэкрана, на котором только что проходила электрокардиограмма, что Тамара Савельевна в который раз подумала — а по своей ли стезе пошел в жизни этот слегка механический, но вместе с тем и по-детски увлекающийся человек? Не лучше ли было ему заняться физикой, техникой, чем-то таким, у чего нет обыкновенных человеческих нервов, обыкновенного свойства всего живого — испытывать боль?