Пока дышу... - [116]
«А ведь я сделал все, что мог, — думал он. — Только и оставалось — не жалеть наркотиков, чтоб у больного меньше времени оставалось думать, смотреть на других, на всех, кто будет жить после него…»
За несколько дней до смерти Ермаков решительно отказался перейти в другую палату, хотя это хотели сделать для его же покоя.
— Не пойду! — заявил он. — В моей палате никто еще за это время не умер, а из других то и дело выносят. — Голос его дрожал. — Оставьте меня здесь! — взмолился он. — Оставьте меня в покое! — воскликнул он уже требовательно, гневно. Он отчаянно не хотел верить, что безнадежен.
Как ни тяжело было Борису Васильевичу в тот момент, когда он видел проводы Ермакова из морга в никуда, но, вспомнив ту сцену в палате, он подошел к столу, сел и записал в свой блокнот: «Переоборудовать палаты так, чтоб больные не видели, как выносят умерших».
За окном сквозь рыдания прорвался тревожный вопль сирены.
«Опять кого-то везут, — подумал Борис Васильевич. — Одних сюда, других отсюда, и так каждый день. И сегодня, и завтра, и через месяц, и через десять лет».
А сердце все покалывало. Зная, что предстоит еще нелегкая дорога на кладбище — он хотел непременно проводить Ермакова, — Борис Васильевич решил хоть немного привести себя в порядок, побыть в тишине. Пошатнувшись, он выдернул телефонный штепсель, потом, воровато оглядываясь на дверь, достал из ящика фонендоскоп.
Он слушал себя недолго, но внимательно и поспешно сунул фонендоскоп обратно в ящик. «Шумок-то довольно резкий…»
Проводив Ермакова, как принято говорить, в последний путь, Архипов отстал от изрядно уже поредевшей толпы и задержался на кладбище. Он медленно брел по чистым кладбищенским дорожкам, читая надписи на крестах и плитах, бессознательно подсчитывая количество лет, прожитых усопшими. Ах, как рано многие покидают эту землю! Встречались и знакомые фамилии, но самое грустное, что о смерти этих людей он даже и не подозревал — не обо всех сообщают газеты. И все же от незнания этого осталось какое-то неприятное чувство, чувство невыполненного долга, который теперь уже не оплатить.
Грусть охватила Бориса Васильевича. Он свернул в знакомый кладбищенский «переулочек», где было много старых, запущенных, заросших буйной зеленью могил, и остановился у одной, такой же старой, заросшей. Металлическую решетку оплели ветви цветущего шиповника, скамеечка в ограде тоже терялась в высокой траве, но стояла незыблемо, потому что сколочена и вбита была на совесть.
Борис Васильевич тяжело опустился на нее и довольно долго сидел против надгробья своего отца, не спуская глаз с вычеканенной надписи: «Архипов, Василий Гаврилович».
Он сидел, смотрел и чувствовал себя почему-то маленьким, уставшим и одиноким. Потом кое-как привел в порядок свои мысли и пошел пешком в больницу. Надо же было жить! И завтра, как всегда, предстояла операция.
…Борис Васильевич любил оперировать в летнее время рано утром. Медленно двигались стрелки больших электрических часов. Вот и восемь.
Весь июль стояла нестерпимая жара, и вентиляция не приносила свежести.
Борис Васильевич смотрел в окно, докуривая последнюю папиросу. Голуби на тротуаре бесстрашно ходили между пешеходами, а наиболее смелые садились людям на плечи, что-то воркуя, брали корм из рук малышей.
Он докурил, раздавил в пепельнице окурок.
— В такую погоду, — сказал Архипов, входя в операционную, — хорошо по лесу побродить или рыбку половить, а тут — как в парной бане.
В этот день он чувствовал себя очень утомленным.
«Придется взять отпуск хоть на недельку, — подумал он, заканчивая мытье рук. — Да и курить бы надо бросить».
Тяжелая операция: больному Тимофееву надо удалить почку.
Скользнув рассеянным взглядом по плотно закупоренным окнам, Архипов сильным движением сделал первый разрез. А через двадцать минут после начала операции где-то в глубине его груди вновь появилось ставшее уже знакомым ощущение боли — мешающей, колкой и неотступной. Почему-то нестерпимо захотелось пошевелить кончиками пальцев. Чаще, чем всегда, он просил, чтоб ему вытерли пот со лба.
В какую-то минуту он весь сжался — словно кинжал вонзился в подреберье — и почувствовал, что творится что-то неладное. Тянуло немедленно сесть, и только многолетняя привычка оперировать стоя победила.
Потом показалось, что огромная лампа-рефлектор слишком греет. Кивнув в ее сторону головой, он приказал: «Отодвиньте»! Однако жар в теле не остывал, и голова все больше наливалась тяжестью.
Из вскрытой полости неожиданно вырвалась струя крови, ударила ему в лицо.
Не любил Борис Васильевич, когда ему по ходу операции давали советы — советовать надо раньше. Во время операции он был неразговорчив. И это хорошо знал ассистировавший ему врач. И все-таки он не утерпел, видимо, заметил, что с Архиповым не все в порядке.
— Борис Васильевич, не подсунуть ли два пальца?
Архипов долго молчал и лишь потом спросил — очень покорно:
— Куда подсунуть два пальца?
Кровь поступала сильными толчками. Схватка с нею обессилила Архипова. Он чувствовал, как пот струится по спине, а ноги становятся ватными и подкашиваются колени.
Мучительная боль сдавила ему грудь. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Он застыл, выжидая. Нет, такой боли еще не было.
Москва 1959–1960 годов. Мирное, спокойное время. А между тем ни на день, ни на час не прекращается напряженнейшее сражение за человеческую жизнь. Сражение это ведут медики — люди благородной и самоотверженной профессии. В новой больнице, которую возглавил бывший полковник медицинской службы Степняк, скрещиваются разные и нелегкие судьбы тех, кого лечат, и тех, кто лечит. Здесь, не зная покоя, хирурги, терапевты, сестры, нянечки творят чудо воскрешения из мертвых. Здесь властвует высокогуманистический закон советской медицины: мало лечить, даже очень хорошо лечить больного, — надо еще любить его.
Действие в книге Вильяма Ефимовича Гиллера происходит во время Великой Отечественной войны. В основе повествования — личные воспоминания автора.
Вильям Гиллер (1909—1981), бывший военный врач Советской Армии, автор нескольких произведений о событиях Великой Отечественной войны, рассказывает в этой книге о двух днях работы прифронтового госпиталя в начале 1943 года. Это правдивый рассказ о том тяжелом, самоотверженном, сопряженном со смертельным риском труде, который лег на плечи наших врачей, медицинских сестер, санитаров, спасавших жизнь и возвращавших в строй раненых советских воинов. Среди персонажей повести — раненые немецкие пленные, брошенные фашистами при отступлении.
Новый роман Вильяма Гиллера «Тихий тиран» — о напряженном труде советских хирургов, работающих в одном научно-исследовательском институте. В центре внимания писателя — судьба людей, непримиримость врачей ко всему тому, что противоречит принципам коммунистической морали.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».