Пока дышу... - [11]

Он сам слышал, как хорошо звучит его голос, как твердо, и от этого почувствовал некоторое облегчение.

Жена смотрела на него испуганными глазами.

— Шура, что ты? Как ты можешь это говорить? — сдвинув брови, растерянно промолвила она. — У тебя же ничего серьезного. Это невозможно. Нет! Нет!

— Если хирург берет в руки нож — это уже серьезно.

Панов понимал, что жена взволновалась до крайности, но не намерен был сейчас думать о ней. Лицо сморщилось, он боялся операции, он так ее боялся, что казалось, сердце вот-вот с хрустом переломает ребра.

— Я не хотел об этом говорить при Люсе, — продолжал он. — Зачем ее травмировать, она ждет ребенка. Но думать о будущем надо. Трагично, конечно, что она связала свою судьбу с этим подонком, но, может, хоть ребенок уладит их отношения?

— Но ведь профессор сказал, что уверен в благополучном исходе! Что ты, Шура? — повторила жена растерянно и убито.

— А что еще он может сказать? Да и не об этом сейчас речь. Я не хочу, не желаю, понимаешь, не желаю, чтобы  э т о  застигло меня врасплох.

Жена заплакала. Тогда он сказал уже мягче:

— Конечно, может быть, мне… нам… повезет…

На этот раз она выдержала его взгляд.

— Послушай меня, — поглаживая ее руку, говорил Панов. — Хорошо, если бы нотариус приехал сегодня. Возьми машину. Заплати не по таксе. Очень тебя прошу.

Под вечер она пришла с человеком и поспешно закрыла за собой дверь.

Нотариус!

Панов смотрел на вошедшего со странным чувством. Тут было и удивление, и любопытство, был и страх. Нет, прежде всего, конечно, страх.

От какого слова нотариус? Пишет ноты? Дипломатические или, может, для музыкантов? Надо будет после выздоровления заглянуть в энциклопедию. После выздоровления!..

Он ожидал увидеть нотариуса в черном костюме, в очках с толстыми стеклами, сдержанного, солидного, с бородкой и кожаным портфелем — такого нотариуса он играл много лет назад. А пришел худощавый человек в помятом светло-сером костюме, в джемпере, из-под которого виднелся коричневый галстук, с тощей папкой на молнии и деловито сказал:

— Мне ваша супруга уже все подробно рассказала. Если вы свое намерение не отменили, я к вашим услугам.

Как видно, все это его нимало не удивляло. Вынув из папки несколько листов чистой бумаги, он осторожно отодвинул на тумбочке посуду, кувшин с цветами, присел, склонился над папкой.

— Итак, я слушаю вас.

Жена Панова молча села поодаль. Сложив руки на коленях, она смотрела на мужа со все возрастающей тревогой, и чем заметнее она тревожилась, тем все больше убеждался Панов, что прав.

Открылась дверь, вошла сестра со шприцем.

— Ужасная штука эти уколы! — поморщившись, проговорил Панов. — Мало того, что больно, приходится выставлять на обозрение не самое приличное место.

Нотариус словно не расслышал.

— Вам, кажется, неудобно сидеть? — несколько уязвленный его бесстрастностью, спросил Панов, едва только сестра вышла. — Можно придвинуть столик поближе.

— Не беспокойтесь, мне удобно.

В палате было душно. Нотариус задавал вопросы не торопясь, записывал. Ноющая боль в животе Панова от укола как будто стихла. Когда нотариус закончил писать и дал бумагу на подпись, Панов, не сдержав любопытства, спросил:

— И часто вам приходится такие дела оформлять у… у людей?

Панов чуть не сказал «у умирающих».

Жена застыла, она хорошо знала своего мужа. От него многого можно было ожидать, а сейчас он был очень раздражен.

Нотариус коротко взглянул на больного, потом на его жену, потом опять на Панова. Он сделал свое и явно торопился уйти.

— Случается, — сочувственно заметил он. — Особенно в последние годы. Люди богаче стали, есть что завещать. Дачи, автомобили, сберкнижки, просто деньги, кооперативные паи, мебель. Мне недавно довелось быть у одной старушки. Пожелала завещать все свое имущество государству, а не сыну, за то, что тот женился на вдове старее его на пять лет, да еще с двумя детьми.

Он сказал и первый хихикнул.

Панов тоже из вежливости засмеялся, хотя ему хотелось сказать, что некоторых людей приводят в хорошее настроение совершенно несмешные вещи. В сущности, только сейчас Панов понял, что и сам затеял историю с завещанием только из боязни, что машина его и дача достанутся Люсиному «подонку». Этот что хочешь отсудит!

Но, глядя на разбитую, раздавленную этой процедурой жену, он подумал, что, пожалуй, не стоило так жестоко с нею обходиться. Бог с ними, с машиной и дачей. Он сыграл сейчас плохую роль, да и смотреть было некому. И от сознания всего этого настроение его испортилось вконец.

Нотариус вышел, но они с женой ничего не успели сказать друг другу, как распахнулась дверь и появилась каталка, позади которой шествовали сестра и няня.

— А мы за вами. Поедем на рентген…

Качнов никак не мог дождаться операции и очень надеялся на сегодняшний обход. Он был совершенно здоров, и ему было тяжко находиться среди измученных, страдающих людей. Красивый, атлетически сложенный человек, у которого к тому же ничего не болит, он даже раздражал окружающих.

Но Качнов отнюдь не чувствовал себя здоровым. Он хотел бы все забыть, но ничто не забывалось — душа была тяжело ранена. Он и в баню не мог пойти без того, чтоб вокруг него не собралась толпа. И теперь его удивляло не то, что он решился оперироваться, а то, что так долго терпел и страдал.