Пока дышу... - [107]

— Нет уж, ради бога, не вздумай тащить попугаев домой, — запротестовала Анна Ивановна. — У меня и так забот полон рот. К вечеру ноги не ходят.

— Мама права, — согласился Слава, продолжая с аппетитом высасывать мозг из большой кости, как он это всегда делал в детстве. И даже эта его не очень-то эстетичная привычка сейчас не раздражала Кулагина. Ему хотелось, чтоб последние перед отъездом вечера в семье были тихи и уютны.

Как видно, дух умиротворенности снизошел и на Славу. Анна Ивановна чувствовала, как сын поддается доброму настроению отца.

— Да! — вспомнил Слава. — Тебе какая-то женщина звонила. Марчук, кажется. Я там записал, на календаре.

Сергей Сергеевич снял салфетку, заправленную за ворот рубашки, аккуратно сложил ее вчетверо, вытер губы. Потом откинулся на спинку стула, вынул зубочистку, но воспользоваться ею не успел.

Зазвонил телефон. По лицу Сергея Сергеевича пробежала тень тревоги и привычной усталости, и Славе вдруг подумалось, что отец просто старый. Старый, усталый, и правильнее всего было бы просто его жалеть.

Без напоминаний он бросился к телефону, решив, что, если баба, он отца не позовет. Женщины всегда говорят утомительно и слишком подробно.

Но профессора Кулагина спрашивал молодой мужской голос. Слава решил, что это ассистент Горохов, о котором отец часто рассказывал. По этим рассказам Горохов Славе нравился.

Сергей Сергеевич неторопливо и неохотно поднялся. Беря трубку, дружески потрепал сына по плечу.

Слава быстро понял, что промахнулся, — собеседник на проводе был, пожалуй, не лучше бабы. Отец несколько минут слушал, не перебивая, но лицо его все более и более мрачнело.

— В клинике работы невпроворот, — веско и спокойно перебил он наконец одностороннюю беседу. — А вы где-то гуляете. Ах, не хотели меня беспокоить? Но когда вам нужно было устроить на работу жену, вы, между прочим, побеспокоили меня в воскресенье. Прошу не перебивать. Вы что ж, полагаете, что я вместо вас буду писать диссертацию? Времени ни у кого нет. Извольте вставать в шесть утра! Я, например, каждое воскресенье с семи утра за письменным столом.

«Ну это не совсем так! — весело подумал Слава. — Спишь ты, положим, по воскресеньям без дураков!..»

— Вы и так опаздываете со сроками диссертации, — строго продолжал Кулагин. — Ребенок болен? Не знал… Надо было сообщить. Что с ним? Кто смотрел? Хорошо, я позвоню профессору Мясоедову.

«Он все-таки сочувствует человеку, — подумал Слава. — Он вообще помнит о людях и много для них делает».

Едва Кулагин с облегчением повесил трубку, как телефон зазвонил опять.

Но тут уж и Слава и Анна Ивановна с первых слов догадались, что это ректор, Прямков. И, помимо воли, Слава испытал неприятный, холодный, как бестактное вмешательство, толчок в сердце: ну зачем, почему у отца так меняется голос? И даже выражение лица! Неужели это действительно необходимо?

Не хотелось, чтобы добродушное, теплое настроение, каким сопровождался ужин, исчезло. Слава пытался притормозить себя, не замечать того, чего сейчас замечать не хотелось. Все, и он прежде всего, должны беречь теплоту, тогда она останется. А голос — ерунда! Об этом можно просто спросить отца, может, он и объяснит.

— А все-таки нет и дома покоя, — с искренней горечью сказал Сергей Сергеевич, возвращаясь к столу. — Изволите ли видеть, заболела теща секретаря горкома. Просит завтра же с утра ее посмотреть. Сколько раз давал я зарок не подходить по вечерам к телефону!

— Папа! — с решимостью проговорил Слава. — Но почему же ты не отказал? Ты, как я знаю, не особенно его уважаешь, ректора вашего, а держишься с ним, как новобранец с генералом. В чем дело?

Анна Ивановна испугалась. Ну вот, сейчас пойдет!..

Но ничего дурного не произошло.

— Милый мой, — искренне и без тени раздражения проговорил Сергей Сергеевич, — у тебя, конечно, тоже есть некоторый жизненный опыт, но с такой, прости меня, наивностью ты всю жизнь будешь болтаться на задворках. Пора понимать, из чего делается хлеб и масло. Ну, что бы ты предложил? Бросить трубку? Послать его к свиньям вместе с той тещей?

— Нет. Но хоть говорить с ним так, как со всеми. Большего я бы не хотел.

— Вот что, сынок… — Беззаботное выражение исчезло с лица Кулагина, но злым оно, однако, не стало.

Анна Ивановна, которая напряженно следила за мужем и за сыном, вдруг ясно вспомнила, что именно такое выражение ответственности и страха было на лице ее мужа, когда он учил Славика ходить. Ей тогда казалось, что мальчик еще слишком мал, а Сергей настаивал на своем: пора, пора ему начинать…

— Вот что, сынок, — сказал Кулагин. — Ты не учи меня жить. Поучись-ка лучше хоть чему-нибудь у меня. Я, может, не бог весть кто, в космос не летаю, но на таких, как я, и на мне подобных прочно держится земной шар. Отношения с людьми — сложное искусство, ты его еще не постиг, и рано тебе учить других, а уж отца-то — во всяком случае. Прямков — ректор. Как ученому, ему цена две копейки в базарный день. Он привык представительствовать на пленумах, конференциях, мотаться по заграничным командировкам. Ну и пусть! Но, повторяю, он — ректор, и я должен играть по его правилам.