Поиски - [39]

3

Совершенно неожиданно умерла моя мать. Однажды вечером, в разгар обеда, я заметил, как вошел швейцар, тихо сказал что-то главе колледжа и поспешил ко мне. Он вручил мне телеграмму — меня просили срочно приехать домой: мать опасно больна. Я помню, что все последующее я проделывал в состоянии какого-то удивления; С удивлением, будто глядя со стороны, я видел, как просил у главы колледжа разрешения уехать, как быстро прошел сквозь шумящую толпу студентов в зале, взял машину и уехал. Все это я проделал совершенно механически, не помню, о чем я думал по дороге домой и вообще думал ли о чем-нибудь.

Когда я приехал, отец провел меня в гостиную. Прошло восемнадцать месяцев с тех пор, как я последний раз был дома, — почти все праздники я проводил где-нибудь в гостинице в Лондоне, чтобы быть с Одри, — и вдруг меня поразило, какая маленькая, оказывается, наша гостиная. Маленькая, неопрятная и душная. Здороваясь с отцом, я не мог избавиться от мысли, что эта комната уместилась бы в одном углу моей новой столовой. Никогда раньше я этого не чувствовал.

— Это удар, — говорил отец. — Они вызвали меня домой. Я был в конторе. И они сказали мне, что у нее удар.

Он выглядел совсем маленьким и растерянным. Один ус повис, закрывая губу.

— Неужели, — сказал я и затем неизвестно для чего добавил — Я приехал, как только получил телеграмму. Как она сейчас себя чувствует?

— Я не думаю… — отец запнулся, — я не думаю, что она выживет, Артур. Это так странно. Она в то утро выглядела совсем как обычно. Никому бы и в голову не пришло…

Он посмотрел на меня.

— Я все думаю, сможет ли человек когда-нибудь узнать, что это такое, — продолжал он. Голос его доносился словно издалека. — Только, наверно, было бы ничуть не лучше, если бы мы знали.

Наступило молчание.

— Я могу увидеть ее? — спросил я.

— Конечно, — сказал он, — конечно. — Он помолчал и добавил — Она не узнает тебя, Артур. Она никого не узнает.

Поднимаясь наверх, я заметил, что ковер на лестнице протерт до дыр.

Из комнаты моей матери сквозь дверную щель пробивался свет. Я постучал и на цыпочках вошел. Здесь дежурила сиделка и стоял тяжелый запах больничного помещения. Мать лежала на спине, ее невидящие глаза были устремлены в потолок, рот искривился в некоем подобии улыбки.

Я подошел к кровати и позвал ее:

— Мама! — и потом более громко повторил — Мама, я здесь.

Сиделка шепнула мне:

— Она вас не слышит. Она не знает, что вы приехали.

Я постоял несколько минут у кровати и вышел.

Ранним утром, когда я еще спал, мать умерла. Меня разбудили, и я спустился к ней в комнату. Ничего, казалось, не изменилось со вчерашнего вечера.

Отец стоял по другую сторону кровати. Узенький солнечный луч, пробившийся сквозь портьеру, освещал его щеку. Я заметил, что он давно не брит.

4

Я остался дома на похороны и на чай, который устроила моя тетка после похорон. Собрались родственники. Я чувствовал себя довольно неловко среди потока воспоминаний, извергаемого ими. Я начинал свою жизнь среди них, но потом я ушел, и они не доверяли мне. Я знал, их шокирует то, что я не притворялся убитым горем. Я почти ничего не испытывал и не мог заставить себя изображать страдание, Я не понимал, почему я не в состоянии притвориться. Ведь это успокоило бы моих родственников, но это было выше моих сил. Я был способен только на то, чтобы соблюдать вежливость — и из-за этого казался им еще более черствым — и чтобы наблюдать за отцом, как он ходит от одного родственника к другому, с недоуменным видом отвечая на их вопросы. Я злился на себя, что не могу ему помочь, а они все выражали ему свое соболезнование, пока он не начал в смятении поглядывать на меня, словно говоря: «Боже, зачем они здесь?»

Вечером в день похорон я ухитрился ненадолго увести его прочь от родственников. Мы оставили их рассматривать старые фотографии матери и всякие безделушки и отправились прогуляться, как мы это делали, когда я был ребенком. Отец молча шел рядом со мной быстрыми маленькими шажками. Мы свернули в проулок, где, мне помнилось, пахло липами; теперь здесь была улица с недостроенными муниципальными домами и воздух был насыщен известковой пылью. Вдруг отец сказал:

— Знаешь… они хотят, чтобы твоя тетка Бесси переехала ко мне и взяла в свои руки хозяйство.

— А ты не хочешь, чтобы она жила здесь?

— Я предпочел бы уйти сейчас и никогда больше сюда не возвращаться. — Он вызывающе надул губы. — Если они еще будут мне надоедать, я им так и скажу.

Мы дошли до конца улицы и оказались за городом. Впереди, в поле, я увидел мужчину и девушку, они шли обнявшись.

— Артур, — сказал отец, — это все-таки неправильно, если мы ее никогда больше не увидим. Я все думаю… должно быть что-то и после смерти. Не знаю что, но что-то должно быть. Не то, что они думают, — он кивнул в сторону города, и я понял, что он имеет в виду наших родственников. — Наверно, это не похоже и на наш мир. А ты не думаешь, Артур, что там все-таки что-то есть?

Он взывал ко мне, словно я мог дать авторитетный ответ. Постепенно, незаметно для меня получилось так, что теперь он просил меня разрешить его сомнения. Наши отношения изменялись по мере того как я взрослел, но теперь, когда я впервые отчетливо понял это, меня поразило, насколько я, видимо, вырос в его глазах.