Поиск-88: Приключения. Фантастика - [93]

Юрию Ивановичу стало неприятно и как-то неловко.

— Да, тяжело тебе было одной, — постаравшись, чтобы голос звучал как можно сострадательней, посочувствовал он.

— Еще чего! — обиделась Лариса. — Ольга ни в чем нужды не знала. Да и я не в лаптях ходила, квасом с редькой не питались. В торговле жить можно, — хвастливо заявила, но сообразила вовремя, что слова эти некстати, не для этого разговора, и выкрикнула поспешно: — Не жалей ты меня, ради бога! Были у меня мужья, знаю им цену. Кого вытурила, кто сам ушел, а Витенька — помнишь Лазарева? — на мотоцикле разбился.

Юрий Иванович сделал подобающее моменту печальное лицо, вздохнул, качнул скорбно головой.

— Золотой был человек. Только пил много, — Лариса повернулась к нему. Уголки губ женщины устало и привычно опустились. — Вот и ты пьешь нехорошо — жадно. И меняешься сразу. Но все равно... — зажмурилась крепко-крепко, обхватила себя за плечи. — Позови ты меня сейчас, пошла бы, не задумываясь, пусть даже босиком по битому стеклу.

— Некуда звать, — насмешливо ответил Юрий Иванович. — Разве что к морю.

— А хоть в тундру! Дай-ка я тебя все-таки поцелую, — посмотрела жадно, с болью. Обняла, вытянувшись на цыпочках, отыскала теплыми губами в бороде-усах рот Юрия Ивановича и застыла.

Потом оттолкнулась и, не оглядываясь, пошла непринужденной, раскованной походкой.

Юрий Иванович, жмурясь от солнца, глядел ей вслед. Хотел усмехнуться, но вместо ухмылки получилась растерянная улыбка. Проследил, как женщина скрылась за палисадником своего дома, повернул в переулок и, все еще ощущая на губах ее губы, а в усах тоненький аромат ее духов и ее кожи, вышел на площадь. И вдруг в голову стремительно и сладко ударило расслабляющей истомой, и тело, казалось, исчезло, перед глазами поплыл розовый туман...

3

«Однако слаб я стал, — огорчился Юрий Иванович. — Две стопки — и готов! Обморок».

Посмотрел на часы — «07.01» — и огорчился еще больше: опоздал! Резво, переходя иногда на рысцу, заспешил он через площадь, но около церкви чуть не упал, сбившись с шага, и остолбенел.

Церквушка стояла беленькая, чистенькая, с пронзительно синими куполами. И не было на ней табличек «Памятник архитектуры XVII в. Охраняется государством», «Краеведческий музей г. Староновска», не было и деревянных щитов на узких окнах. Юрий Иванович ошалело смотрел на нее, потом испуганно развернулся, оглядел площадь — нет, ничего не изменилось! Те же старые, памятные еще по детству, добротные строения, те же липы в небольшом скверике напротив. Солнце весело переливалось в стеклах окон, лежали на траве синие тени, бродили, переваливаясь, сытые голуби. Иногда они заполошно срывались с места, взмывали на колокольню, туго свистя крыльями. Тихо, уютно, дремотно было вокруг, но Юрий Иванович чувствовал, как нарастает в душе беспокойство, какое-то неясное ощущение беды. Он осторожно, чуть ли не на носочках, отошел от церкви, глянул озабоченно вверх по улице — краснела кирпичными стенами школа, видны были вдали два одиноких прохожих. Глянул вниз — улица привычная, узнаваемая, но все же тревожный холодок в груди не исчезал, успокоенность не приходила. Юрий Иванович, почему-то воровато оглядываясь, вошел через знакомые железные воротца в сквер, пробежал по нему трусцой — кратчайшая дорога к бывшему дому Бодровых — и... Ему стало жутко.

Учебного центра не было. Вместо него, на той стороне улицы, стояли деревянные дома, и среди них, напротив, — желтый, веселый коттеджик, в котором жил когда-то он, Юрий Иванович, Юрка Бодров. Сердце гулко и беспорядочно заколотилось.

— Так, — он облизнул губы. — Приехал к морю... Или я шизанулся с Ларискиного угощения, или сплю. Допился, алкаш!

Но говорил больше для порядка, чтобы услышать свой голос, потому что знал: и рассудком не тронулся, так как голова была на удивление ясной, мысли четкими, и не спит — стучало, успокаиваясь, сердце, затихал в ушах ритмический, похожий на шелест волн, шум крови, покалывало, отпуская ноги — ощущения были нормальными, естественными. Юрий Иванович достал все еще подрагивающими руками сигареты, зажигалку. Прижег сначала, на всякий случай, для проверки, ладонь, отдернул ее, — больно! Прикурил, затянулся несколько раз, не выпуская дым. Закашлялся, поплевал на окурок, отбросил его. Проделал все это, не отрывая глаз от домика напротив: серый шифер крыши, белые шторы в освещенных солнцем окнах, светлые планки штакетника, калитка — все это материально, вещественно, фактурно. Звонко трещали воробьи, шумела листвой липа — Юрий Иванович спиной ощущал бугристость ее коры, — промчалась по улице, пробренчав какой-то железкой, «Победа», оставила после себя медленно оседающую пыль и слабый запах выхлопов — и это все было реально: видимо, осязаемо, обоняемо.

— Ситуа-ация! — Юрию Ивановичу опять стало жутко; он, успокаивая себя, забормотал: — Значит, так, разберемся. Если я не сошел с ума и не сплю, значит... Значит, я оказался в прошлом. Вот привязалось: «значит», «значит»! Ни черта это ничего не значит. Стоп! Если я оказался в прошлом, то... Мать честная! — ахнул, вытаращил глаза, уставился на свой дом: все еще не верил, боялся спугнуть догадку. — Это получается, что я смогу увидеть самого себя, — торопливо прижал руку к опять зачастившему сердцу, снова облизнул губы. — Спокойно, спокойно... Бред какой-то. Я — встречу самого себя?! Сейчас я точно чокнусь.