Поиск-83: Приключения. Фантастика - [39]

С полминуты рассеянно смотрел на нее, и вдруг осенило: вот оно!

Семченко бегом вернулся в комнату, схватил карандаш и прямо на подоконнике начал рисовать план Стефановского училища. Так человек, проснувшись, по деталям восстанавливает в памяти чудной сон — сразу чтоб потом не забыть.

Он обозначил парадный подъезд, двор, черный ход. Провел зигзаги лестниц, вычертил актовый зал с обеими дверями, вестибюль, швейцарскую. Ведя линию коридора, нажал сильнее, и грифель сломался. Отшвырнув карандаш, Семченко выпрямился, с недоумением посмотрел на свой чертеж: «Зачем я это делаю?» Вполне можно было и без чертежа обойтись. Он и так помнил, что на лестницу черного хода можно попасть или через зал, или через коридор первого этажа. А там дверь забита — это он точно помнил, поскольку возле нее находился сортир. И со стороны лестницы завалена всяким хламом. Если бы даже ее стали открывать, был бы слышен шум. Но шума не было, только ведро звякнуло.

Вадим говорил, что ему послышались шаги внизу. А если не послышались, на самом деле были? Если кто-то вошел сразу вслед за ними, еще до того, как появился рыжий студент? Ведь тот лишь до первого пролета поднялся, лампочку не мог разбить.

Все это Семченко сообразил, пока бежал в дом и искал карандаш. Может быть, и раньше. Эти рассуждения были ему уже не нужны, как и рисунок на подоконнике. Но он не торопился. Он хотел осторожно, медленно, через хорошо памятные подробности прийти к той догадке, которая осенила его при взгляде на козу Бильку. Догадка была смутная, неопределенная. Она мелькнула внезапно, без всякого, казалось бы, предварительного размышления, наитием, и теперь Семченко подбирался к ней снова, уже логическим путем. Было, правда, опасение, что она может раствориться в частностях, исчезнуть. Но и оставить ее в себе только как догадку он тоже опасался.

Тот человек вошел со двора, здесь не возникало никаких сомнений. Но куда он делся потом? Этот рыжий идист его не видел и не мог видеть, если говорит правду. Когда разбилась лампочка, он бросился вниз, а тот человек еще оставался наверху. Его могли заметить они с Вадимом, но не заметили, потому что на лестнице было темно, а внизу хлопнула дверь, и они решили, что человек, разбивший лампочку, успел выскочить наружу. Между тем он остался на месте, прижался к стене на площадке, и в запале они пробежали мимо. Потом, услышав крики с улицы, он прошел через актовый зал в училище и затаился где-нибудь до утра. Или ушел, после того как увели Балина. Во всяком случае, ни Балин, ни Караваев со своими помощниками его не видели.

Тот человек, войдя в дверь черного хода, уже знал, что они с Вадимом прошли здесь до него. Как он мог это узнать?

Возможны два варианта: либо подкараулил возле училища, либо выследил по дороге. Первый вариант Семченко отбросил — о том, что он собирается идти в училище, никто не знал. Он и сам про себя этого не знал еще днем. Кроме того, за теми, кто по каким-то причинам мог оказаться возле училища, то есть за Балиным и Линевым, велось наблюдение.

Значит, выследил.

Но когда? Если еще днем, то или через Альбину Ивановну, или через Милашевскую. Такое допущение Семченко всерьез рассматривать не стал. Ни у той, ни у другой не было причин доносить кому-то о его посещении. Да они и не знали, куда он после отправится. Просто на улице выследить тоже не могли — он был настороже и сразу бы заметил за собой хвост. Тем более человека знакомого, раз тот лампочку разбил. В этом Ванечка был прав.

Вот тут-то и явилась коза Билька, чтобы все наконец объяснить.

15

На следующее утро Вадим Аркадьевич в гостиницу не пошел, решил встретить Семченко у школы, в шесть часов.

Сидя дома, перебирал фотографии.

Красивая женщина выходит из моря. Полные руки опущены, в счастливом изнеможении растворены губы, влажно блестят бедра, безнадежно распрямилась «шестимесячная» — вечный кадр, новая Венера рождается из пены черноморского побережья.

Наденька, Надя!

Вадим Аркадьевич вспоминал, как года за три перед войной Надя впервые поехала к морю, в дом отдыха. Одна, без него. Сейчас сын с невесткой чуть не каждый год ездят на юг, и это в порядке вещей, никого не удивляет. Вадим Аркадьевич даже не всегда ходит их провожать. А тогда перрон был заполнен провожающими — приходили целыми семействами. Слышались рыдания; мужья, жены, дети и родители толпой бежали вслед за уходящим поездом, словно прощались навсегда, а не на месяц. В окнах вагонов виднелись расплющенные, зареванные лица отпускниц, отпускники мрачно затягивались папиросами, и вечный дух российской дороги, великих пространств, сулящих долгую разлуку, витал над перроном областного вокзала.

И там, в Ялте, Надя встретила Осипова, ставшего пляжным фотографом.

Году в двадцать пятом он внезапно исчез из города, хотя в редакции к тому времени сидел прочно, поскольку писал отличные фельетоны. Сыновья его уже выросли, работали на сепараторном заводе, неплохо зарабатывали, и жена, по-видимому, вздохнула с облегчением, когда Осипов исчез. Даже розыск объявлять не стала.

Но странно было, как способен человек переломить судьбу. Надя рассказывала, что Осипов почти не постарел, ходит по пляжам, отбивая клиентов, в особенности женщин, у других фотографов. Носит войлочную шляпу, держит кавказскую овчарку по кличке Эзоп. Вадим Аркадьевич живо представлял себе, как этот тощий человек с лицом раскаявшегося абрека волочит по крымской гальке свою треногу, как щелкает пальцами, обещая детям не банальную птичку, а цикаду — об этом, смеясь, говорила Надя. Губернский философ, променявший кумышку на терпкий сок массандровских виноградников, имевший идею и отбросивший ее, потому что с высоты этой идеи увидел жизнь — прекрасную и пустую, короткую и сладкую, как вино «Педро», привезенное Надей из Ялты.