Поиск-82: Приключения. Фантастика - [34]

— Добро, живи.

Соловаров еще что-то сказать хотел, но оглянулся на попа, вздохнул и ушел.

— Отец Тихон, каково ребятишкам ученье идет? В деле сем нужды какой нет ли?

— Нуждам как не быти. Однако по разуменью моему обучаю отроков грамоте, счету, слову божьему. Тако ж и вьюношей зрелых, до наук охочих. И школяры иные в ученье зело преуспели! — улыбнулся, что редко с ним бывало. И сразу — руки в рукава, чело наморщил озабоченно.

— Не надобно ли чего вам... с Фросею? Вдосталь ли кормитесь?

— Премного всем довольны. Иная скорбь покою не дает — вели церковь строить!

— Сядь, отче. Негоже тебе у атаманской двери топтаться.

Отец Тихон сел. Но очей не опустил долу, взглядом ответ торопит. Гореванов заговорил мягко:

— Покойный царь Петр в годину ратную повелел с церквей колокола сымать да пушки из них лить...

Сказал и задумался. В иное русло мысль удалилась. Царь Петр... Крут нравом был государь. За оплошности карал без оглядки, могущество царства утверждая. Карал, невзирая на чины вельможные, на близость к трону. Сына своего не пожалел. Тем паче не пожалел бы корыстолюбца Соловарова, на плаху бы послал. Али нет? Эка ноша тяжка — над людьми власть! У атамана Гореванова лишь малая станица под началом, и то справиться невмочь. У Петра — великая держава, людей несметно, и у каждого своя нужда и правда, и те правды должен царь в одну соединить, в государственную правду огромную... Какой ум, какую силу надобно! Где взять их?..

— То действо было Руси во спасение.

— Чего?.. А, ты про колокола... Так вот и у нас первейшая надобность не в колоколах церковных, а в пушках, ружьях, огненном бое. Строим мы храм, отче, храм справедливости людской, а стало быть, и божьей. Лишь начали, а сколько врагов нажили! Жду ежечасно — отколь грянут? Яицкие, кочевые, уфимского ли воеводы полки на нас пожалуют — от них не отмолишься, ладанным дымом не укроешься. На бога надейся, а сам не плошай. Так ли?

У отца Тихона взгляд не прежний, поповский, а казачий погляд. Ай да попа бог дал!

— Не токмо частоколом да рвом города крепки, но паче того стойкостью ратников. Истинно говорю тебе: ежели о единении душ человеческих пещись не будем — рухнет твой храм справедливости, как башня Вавилонская!

— Довольно, поп! Про церковь не ко времени речи твои...

Гореванов устало закрыл глаза. Прав отец Тихон, церковь строить нужно. Частокол вокруг станицы — тоже... Комендант заворовался, поп развоевался, а атаман... Атаман во всем себе укор видит...

Очнулся, чье-то дыхание услыша.

— Прости, отец Тихон.

Но нет попа, ушел, оставя атамана с думами наедине. А на полу у двери Ахмет сидит, ноги калачиком.

— Ахмет, разве я звал тебя?

Татарин вскочил.

— Морда твоя шибко плохой стал. Айда в степь гулять. Сидеть худо, на коне скакать надо. Башка, сердце, брюхо, все здоровый будет.

— Седлай. Молодец ты, Ахмет.

Светлая ночь над степью. Звездочка в заре бессонной купается. Мчатся кони, едва касаясь копытами молодой травы. Не дай бог атаману душой ослабеть! А и чем не атаман, коли третий год живет вольная станица — искра справедливости среди беззакония российского. Дал бы бог лето доброе, и взрастут обильные хлеба сакмарские, наполнятся закрома... И приспеет время строить крепость, церковь. Прав отец Тихон, не хлебом единым города крепки.

И взросли осенью обильные хлеба. И сыта была вольная станица. Но...

4

1 ноября 1727 года Верховный тайный совет распорядился выслать на Сакмару военный отряд Казанского гарнизона и яицких казаков. Командиру отряда предписывалось:

«Беглых воротить в распоряжение управителя казенных заводов генерала де Геннина, который бы разослал их в разные слободы, где кто жил, и впредь смотреть за ними накрепко. Ивашку же Гореванова отослать к Сибирскому губернатору под караулом и велеть по исследовании дела и за показанную его в Сакмаре противность учинить указ, чему он будет достоин».

Казанское воинство в поход выступило без промедления, дорогами зимними, дабы станице беглой разгром учинить до лета, до травы молодой, пока у башкирцев кони голодны и худы, не то башкирцы, бунтовщики известные, кабы с Горевановым не стакнулись.

Горькой сиротою плачет над степью метель. Кое-где серая гривка сухой травы к белому снегу клонится, горестно припадает. Дороги замело, торить их некому. Пусто, уныло, боязно в зимней степи. Всякая живность хоронится в норы, притаилась, дремлет.

Человеку неймется, в тепле не сидится. По бездорожью сугробному, метелью укутанный, скачет калмык со стороны закатной. Либо башкирец с полунощной. Либо казак со стороны восходной. На Сакмару скачут, вести несут. Такие вести — не дай господь...

Калмык в станице не задержится — лишь есаулу торговому Овсянникову шепнет: идут-де во множестве на Сакмару люди воинские, пеши и конны, с пушками и обозами — и умчится в метель, в степь. Башкирец, с коня слезая, застучит плетью в окно есаула Ахметки, упредит: из Уфы драгуны идут! — нахлобучит малахай и прочь, прочь, не досталось бы в чужом пиру, похмелье. Казак дозорный в избу к есаулу Порохову невесело войдет: атаман Арапов яицких служивых на коня поднял, сотни их готовы на Сакмару кинуться.