— Какая она была?
— Ну, брюхатая, — пояснил Витька. — У нее в животе четыре ягненочка оказалось! Это такая породистая овца была — по четыре да по пять ягнят за одно ягнение приносила. Вот какая это овца, а он ее погубил. Ну?
— Что «ну»? — обиделся писатель. — Ну — баранки гну.
— Теперь, значит, про меня все, дорога в книжку мне закрыта?
— А ты занимайся тем, чем надо. Отдыхай летом, как все нормальные дети. На дачу к тетке…
— Как же это? На кой мне та дача? Тетка к нам приезжает.
— Ну, заимей себе сачок и лови для коллекции бабочек. Из разных пород деревьев по листочку сорви — гербарий сделай, а осенью в школу отнеси.
— Это можно, — согласился Витька. — Раз плюнуть!
— Вот и давай. Тебе легко, и мне спокойно.
Стал Витька ловить бабочек, а писатель сел книжку писать. Написал. Понес в издательство. Приняли рукопись там с большим-пребольшим трудом. Напечатали. Доволен писатель. Смотрит книжку, радуется. А тетеньки с дяденьками тут как тут, принялись пуще прежнего бранить писателя, а книжку ту в разряд самых вредных зачислили.
Пошел писатель к Витьке, голову совсем до земли опустил. Увидел его Витька, крикнул досадливо:
— Да что ж это такое там у вас делается?
— Не у нас, а у вас, Витька. Ты, опять ты виноват. Ты соображаешь, чем ты целое лето занимался? Ты же природу губил! Что такое бабочка? Это же украшение природы? А ты ловил ее и насаживал на булавку! Изверг ты, Витька, губитель красы. Сколько ты их сгубил?
— Пять…
— «Пять», — передразнил писатель. — А если все станут вот так поступать, как ты? Что тогда? А листьев сколько ты сгубил? Пятнадцать. А ты представляешь, что такое листок для дерева? Он же через него солнечную энергию пьет, а ты, как непарный шелкопряд, уничтожил его. Да не один, а пятнадцать! А если все станут гербарии делать? Одним словом, хищник ты и враг всей живой и неживой природы. Губитель.
— Слыхал уже, — отмахнулся Витька. — Шо ж мне теперь делать? На завалинке сидеть?
— Да, сидеть. Сиди и любуйся природой.
— И в носу пальцем ковырять?
— Не груби, Витька! Ковырять не надо. Песню пой. Кругом природа, хорошо, солнышко тебе голову лучами обливает, а ты пой песенку:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я…
Обрадовался писатель такой находке, быстро книжку сочинил про Витьку и его песенку и понес в издательство. А там его рукопись только полистали и тут же вернули. Надоел им этот писатель, из-за него одни неприятности. А вслух сказали: «Эгоист ваш Витька, как же такого эгоиста можно героем книжки делать? Вы смотрите, что он поет: «Пусть всегда буду я…» «Я». Наши дети должны петь: «Пусть всегда будем мы…»
Взял писатель свою рукопись и пошел к Витьке дорабатывать. Выслушал его Витька и сказал:
— Знаешь, дядя писатель, и мне ты уже надоел. Иди ты к…
— Но-но! — поднял руки писатель. — Не вздумай ругнуться! Тогда совсем все пропало.
— Что пропало? Что пропало? — не унимался Витька. — Вон Вовка — мне ровесник, а я против него щенок: он мясо ел, а я, как кролик, одной морковкой питался.
— Зато ты в книжку попал.
— Попал! Отрицательным персонажем! Вовку вон в армию берут, а меня забраковали. Сказали: «Куда тебе?.. Ты ведь и карабин не поднимешь». Дали отсрочку на полгода — на поправку. Ну?
— Разве ты уже призываешься? — удивился писатель.
— А ты как думал? Пока мы тут с книжками возились, годы и подошли. А там ведь, в армии, не бабочек ловить нас будут учить, а? Я на границе служить хочу, врагов ловить буду. А рази я его пымаю, если я такой тощой? Как мне теперь быть, а, дядя писатель? Вегетарианцем много не навоюешь. Не, не хочу я быть книжным героем. Меня отсрочили для поправки, вот я и должен это сделать.
Витька пошел во двор, поймал в сарае жирного петуха, придавил одной ногой ему крылья, а другой — ноги и отхватил топором красную голову. Потом поднял, подержал его на весу, пока кровь стекла, и сунул в чугун с кипятком — ошпарил, чтобы перья легче выщипывались.
— Иди сюда, дядя писатель, не бойся, сейчас мы такую лапшу с петушатиной сварганим — пальчики оближешь! Иди, не боись, а то и ты отощал с этими своими книжками. Подкормлю!
Писатель долго отнекивался, увиливал от соблазна, как правоверный мусульманин от вина, а потом, когда лапша вкусно запахла курятиной, не выдержал, сел за стол. Ел и все думал, как ему описать эту лапшу с курятиной, чтобы строгие тети и дяди не догадались, что в ней был сварен так жестоко обезглавленный петух.
У меня какой-то нюх на них, на этих прохиндеев, которые никогда своих сигарет не имеют, а постоянно «стреляют», которые вечно с протянутой рукой ходят — то полтинник, то рубль выклянчивают, а отдавать забывают… Я их за версту чую.
Есть в нашей редакции такой ханурик Вася Рыбиков. Если посчитать все полтинники, которые он в разное время брал взаймы и не отдавал, — зарплаты не хватит. А посмотреть — вполне порядочная физиономия, даже застенчивый вроде, стишки сочиняет. А вот узнал людскую слабинку и пользуется. Но я себя ни разу не дал ему одурачить.
Подойдет, бывало:
— Дай до завтра рублевку?
А я ему:
— Нету мелких. Вот только трешка.
— Да нет, трешка — это много, — и застесняется, и отвернется от трешки, как кот от сметаны, которая стоит на столе и предназначена вовсе не для него. Совестливый все-таки, знает: трешка — это деньги, тут придется отдавать.
