Напечатали книжку — радость Витьке, радость и писателю. Да недолгая. Попалась эта книжка строгим дядям и тетям, прочитали они ее и ужаснулись. А ужаснувшись, руками всплеснули и осудили строго всех, кто писал книжку, кто издавал ее и кто читал. Особенно Витьке досталось: «Витькино занятие способно вызвать у маленького читателя лишь протест против бессмысленного и жестокого уничтожения животных».
Прочитал такой приговор писатель и закручинился. А еще больше закручинился сам Витька.
— Дядь писатель, чё они так-то? «Животные»! Разве они не знают, что суслики вредители?
— Знают.
— А чё ж они? Да еще живодером обзывают.
— Нельзя.
— Чё нельзя? Вредителей-грызунов уничтожать? И мышей нельзя? А тараканов можно?
— Ничего ты не понимаешь, Витька, — сказал писатель своему герою. — Можно. В жизни все можно, а в книжке нельзя. В книжке я должен был придумать для тебя другую работу. Благородную, невинную.
— А то рази винная? Ну ладно… — согласился Витька. — Давай, дядь писатель, пропиши меня в домашних условиях. Как я родителям помогаю. А?
— Давай! — обрадовался писатель и «прописал» все как есть: как Витька дома за скотиной ухаживает, как корм поросенку задает, как вырос тот поросенок большим и жирным, как готовились колоть того поросенка — отец ножи точил, а Витька точило крутил, — как потом закололи и как Витька отцу помогал мясо разделывать. Кончалась книжка тем, как Витькина мать мяса-свежатины натушила и как они всей семьей пировали. Вкусно было!
Написал про все это писатель и сам даже облизнулся от удовольствия: он-то знал, какое жаркое бывает из свежатины!
В издательстве долго мурыжили эту книжку, принюхивались. Но вроде ничего не обнаружили такого. Свининой пахнет, так это даже и вкусно. Напечатали. «Вот, — думает писатель, — теперь-то меня похвалят!»
Ан не тут-то было.
Те строгие дяденьки и тетеньки налетели на книжку и пуще прежнего ругать стали писателя.
— Опять не туда? — спросил Витька.
— Не туда, — вздохнул писатель. — Беда мне с тобой.
— Ну, а чё сейчас они говорят?
— Говорят, что плохой ты мальчик: кормил-кормил поросенка, а потом дал отцу зарезать его, да еще сам же и помогал ему, да еще и мясо ел. Живорез, говорят, ты. Из таких, как ты, говорят, бандиты вырастают, убийцы.
— Вона! — удивился Витька. — Спокон веков в деревне сами ро́стят скот и сами бьют его на мясо, и, как говорит моя бабушка, бог миловал. А тут — на́ тебе: живорез, бандит. Да пущай они по осени заглянут в деревню — тут в каждом дворе то поросенка режут, то овцу, то бычка. А этих петушков так им и не посчитать, сколько голов отрубают! Шо же теперь, выходит, и мясо не есть?
— Выходит… И разговариваешь ты как-то коряво: «чё», «шо», «ро́стят»…
— А сами они шо едят, те тетеньки и дяденьки? — не унимался Витька.
— Не надо так, — сказал писатель. — Это будет неправильное реагирование на критику. Надо исправляться.
— А как? — спросил Витька. — Мясо я брошу есть, и всю домашнюю скотину побоку, и смотреть на нее больше не буду. А шо ж делать?
Задумался писатель.
— А шо, если я с батькой в лес на охоту пойду и там ловко, прямо в глаз, белку подстрелю?
— Да ты что? — отшатнулся писатель. — Меня с такой рукописью и на порог не пустят. Но я, кажется, придумал! Ты подпаском можешь быть?
— Могу! Чего проще!
— Вот и давай! Помогай летом пастуху отару овец пасти и соверши героический поступок.
— Это — раз плюнуть! — сказал Витька. — Овцу от волка спасу.
— Точно.
И пошел Витька в подпаски, а писатель засел за книжку. Написал все как было, понес в издательство. Напечатали. С трудом, правда, но напечатали. «Теперь-то, — думает писатель, — никуда не денутся, похвалят! Еще бы! Мальчишка овцу у волка отбивал, собой жертвовал, чуть не погиб. Если бы не старший пастух, который убил волка, быть бы Витьке на том свете. Похвалят, определенно похвалят. А может, еще и премируют на конкурсе!» Писатель потирал руки от удовольствия.
Ан опять не тут-то было. Тетеньки и дяденьки пуще прежнего взъярились на писателя да с осуждениями и клеймением напустились.
Опустил голову писатель и пошел опять к Витьке. Видит Витька — голова у писателя на груди висит, догадался:
— Опять не то?
— Не то… — покрутил головой писатель. — А все ты виноват, Витька, все ты. Жизни не знаешь, и я, дурак, тоже увлекся.
— Как не знаешь? — возмутился Витька. — А это шо? — И он поднес писателю забинтованную руку. — Вот, в самой волчьей пасти побывала, до сих пор не зажила.
— Все это так, конечно, — поморщился писатель от того, что Витька такой непонятливый. — Волка не надо было убивать.
— А шо ж с ним делать? Целоваться? Да? Хищник, овцу, гад, зарезал.
— Да не хищник он! — воскликнул писатель. — Ты, Витька, какими-то древними понятиями живешь. — Волки давно уже не хищники, они теперь все стали санитарами.
— Чудно что-то, — удивился Витька. — На том, шо меня покусал, я не заметил не то что сумки санитарной, но даже повязки с красным крестом.
— Говорят тебе — санитар. Все они теперь только санитары. И ловят они теперь только больных, слабых овец. А хищник ты, Витька, ты — губитель живой природы. Понял?
— Не, дядя писатель, что-то ты не тово. — Витька покрутил пальцем возле виска. — Или это тебе те тетеньки так мозги засорили. Он, этот гад, «санитар» тот, пымал самую лучшую овцу. А пымал ее потому, что она суягная была, тяжело ей было бежать.
