Похождения двух горемык - [38]

— Солнца нет — мгла какая-то! — нервно взмахнув рукой, сказал он.

Мы ждали часа два, замерзли, но солнца не было. Все сели в автобус, поехали обратно. Наверху я вылез, пошел домой.

Отец сидел дома, что-то писал. Увидев меня, он положил ручку, виновато улыбнулся. Я подошел к нему, он обнял меня за плечи. У меня почему-то глаза вдруг затуманились слезами, я, чтобы с этим покончить, стал разбирать буквы на листе бумаги.

Начальнику Областного земельного управления Гусеву Г. Н.

Докладная

Прошу выделить нашей селекционной станции из фондов Управления технические изделия, необходимые для оборудования на территории станции зерносушилки системы Галинского. Необорудование зерносушилки в течение ближайшего месяца может привести к срыву подготовки семян к посевной и невозможности проверки на больших площадях вновь полученного перспективного сорта ржи «Гатчинская–«60». В связи с вышеизложенным прошу Вас...

Увидев, что я читаю, отец виновато улыбнулся, потом наморщился.

— Вот чем приходится заниматься вместо науки! — Он вздохнул.

В одиннадцать мы легли спать, но я не спал. В голову все возвращалась мысль, которая в первый раз пришла на реке — и с ходу подкосила: «Что-то много я сделал не того на пути к моей блестящей карьере!»

Я снова вдруг увидел, как Ратмир заплакал и, сморщившись, бежит к автобусу, впрыгивает... Как уходят после разговора со мной Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна — маленькие, под ручку, темные на фоне солнца...

Да-а!

Если б даже светила мне блестящая роль, которая прославила бы меня на весь мир, — все равно нельзя было делать того, что я сделал!

И это ведь только то, что я помню... Наверняка есть что-то еще!

У отца было все время тихо, и вдруг громко щелкнул в стене выключатель, только я не знал: было там у него темно или стало?

«Ну конечно, не все! — понял вдруг я. — А отец? Приехал к отцу и ни разу с ним по-настоящему не поговорил. А он, наверное, мучается, думает, что я не простил ему его... отъезд!»

Я встал, пошел по длинному общему коридору на кухню, чтобы попить. Я открыл в темноте медный кран, подставил руку и вздрогнул — вода была абсолютно ледяная!

А завтра утром Тимохину прыгать в прорубь! В такую воду! Я стал дрожать.

Конечно, артист-то не утонет! Но герой-то утонет, и зрители будут думать, что так и нужно!

Да-а-а... Видимо, автор довольно мрачный человек. Но я-то почему должен его мрачности помогать?

Я вспомнил, как перед самым Новым годом мы под предводительством нашего дворового вожака Макарова проводили задуманную им операцию «елки-палки» — отбирали на платформе у приехавших елки. И как я хотел тогда уйти, но не ушел!

...Но ведь поклялся же себе, что участвую в таком деле, с которым несогласен, последний раз!

Оказалось вот — не последний!

А может, фильм получится в конце концов хороший?

Не знаю! Не знаю... Но мое участие в нем меня не устраивает!

И так совесть нечиста: Ратмир, Василий Зосимыч — и вот еще человек с моего ведома падает в прорубь?

Нет уж!

Пусть без меня!

Завтра с утра поговорю как следует с отцом, потом поеду и привезу им Ратмира!

Вот так.

Но, сильно замерзнув без одежды на кухне, я яснее еще представил, какой страх испытывает Тимохин, падая в прорубь!

«Но я-то больше в этом уже не участвую!» — вспомнил я.

Ну и что? Легче всего сказать: «я не участвую» — и все!

Может, конечно, им виднее. Но это легче всего сказать: «им виднее» — и все!

Я вспомнил вдруг, как водитель, выскочив из машины, сбил двумя ударами зазевавшегося прохожего, как он стоял долго, стряхивая пиджак... Но тогда-то все вышло неожиданно, но сейчас-то впереди целая ночь, можно что-то ведь сделать?

И постепенно прояснилось то, что я должен сделать немедленно! Залезть тихо на крышу дома Василия Зосимовича и поднять антенну (тем более, что я это ему обещал!).

А завтра автобус съедет на лед, Тимохин выйдет, вздыхая, поднимет голову — и вдруг увидит антенну.

— Стоп, стоп! — закричит Яков Борисыч.

«Ну и что? — подумал я. — Снова залезут, снова снимут антенну, и съемка пойдет дальше. Все бесполезно! Да? — Я разозлился. — Многие так говорят: «Но это же бесполезно» — и ничего уже не делают!

Легче всего сказать «но это же бесполезно». Ну и что? Все равно должен я это сделать!

Я посмотрел в окно. Ярко светила луна. С жестяного навеса, накрывающего ступеньки, ведущие в подвал, тихо летел, сверкая, мелкий снег.

Да... Не хотелось бы иметь дело с железом в такой мороз!

Я посидел еще в кухне, потом пошел в комнату, оделся, взял в столе плоскогубцы и вышел. Мороз был острый и какой-то неподвижный. Снег скрипел гораздо резче, чем днем.

Сдвинув в снегу калитку, ведущую к дому Василия Зосимыча, я тихо взял лежащую у сарая лестницу, стащил с крыши сарая шест с антенной, потом разгреб снег, нашел проволоку... Потом, тихо приставив лестницу к дому, полез. Я залез наверх, посмотрел — реки внизу не было видно.

Я стал прикручивать шест к трубе — и вдруг внизу раздался скрип!

Все! Василий Зосимыч проснулся! Наверно, — услышал. А может, увидел мою тень, от луны!

Сейчас он выйдет... захватив ружье! Я видел — у него на стене ружье. Он уже старый, боится воров — и вдруг видит перед окном чью-то тень!