Похождения двух горемык - [3]
Никита затих. Мы переплыли Волхов — к белому резному столбу на булыжном холме — продолжению канала.
Я демонстративно оставил руль, ушел в каюту.
А я еще представлял, как Никита будет хвалить меня за небывалый переход (сто километров), а вместо этого был обвинен в краже ботинок! Я лежал на диване, бежали солнечные блики воды на потолке, потом нас подняло и опустило на волне буксира, потом наклонило вбок, пошли удары — Никита обходил очередной плот.
Обида все не проходила. Вздыхая, я лежал на диванчике, подбрасывая в руке большой апельсин.
«Сейчас как залимоню апельсином!» — дрожа, думал я.
Так, все еще обиженный, я уснул. Потом вдруг проснулся, вылез на палубу...
Мотор стучал уже в полной темноте. Иногда, на повороте, фара освещала строй тихих неподвижных деревьев на берегу.
Потом канал вдруг раздвоился, потом наш рукав разошелся на три, пошли островки с деревянными домами.
Потом мы увидели какие-то мостки, зачалились и, ни слова не говоря друг другу, легли спать.
...Проснувшись утром, я вылез наверх. Никита уже стоял на корме. Кругом был туман, туман, в тумане — темные крыши домов.
— Да-а-а? Где это мы? — сказал Никита, явно ища примирения.
Я пожал плечами.
Мы спустились в каюту, зажгли газ, поставили чайник.
Мы долго сидели молча, глядя на синий гудящий кружок газа.
— Чайник долго не кипит в двух случаях, — наконец не выдержав, сказал я, — когда воды слишком много...
— И когда ее совсем нет, — усмехнувшись, сказал Никита.
Он снял крышку чайника, заглянул и, взяв чайник, вылез наверх.
— Да-а... полная неясность! — возвращаясь с плещущим чайником) сказал он. — Нормальный человек, точно, в такое уж положение бы не попал!
— Во всяком случае — на Шереметевскую отмель бы не налетел!
— И нашел бы по дороге несколько пар ботинок, — улыбаясь, сказал Никита.
Туман начал уже рассеиваться. На мостки вышла женщина, поставила ведра, гулко брякнув дужками.
— Скажите, как место называется? — спросил Никита.
— Свирица, — сказала она.
Мы посмотрели по карте — мы находились при впадении реки Паши в Свирь. Из тумана по берегам появилась Свирица. Оказалось, что мы зачалились довольно точно, — на берегу стоял домик, и белыми буквами на голубом было написано: «Буфет».
Мы влезли наверх, греясь, уселись на деревянном крылечке.
— Чего сидите? — подошла женщина с ведрами. — Все равно раньше десяти не открою!
— А мы и не надеемся! — буркнул Никита.
— А почему? — вдруг сказала она. — Напрасно!.. Могу открыть.
Она достала из передника ключ, отперла, и мы вошли. Свежевымытый пол, зеленые стены, спирали желтых мушиных липучек с потолка.
— Ну, помогите-ка мне! — сказала женщина.
Мы принесли еще два ведра воды — для мытья кружек, вбили в пивную бочку кран.
— О, Порфирьевна, уже открылась? — послышалось снаружи.
— Открылась, открылась! — сказала она.
— Скорей надо к Николаю бежать! — сказал голос.
Буфет быстро наполнялся людьми (была суббота). Все тут знали друг друга, громко переговаривались, в зале стоял сплошной гул, вырывались только отдельные слова.
Длинный парень, прищурив глаза, говорил соседу, загибая пальцы:
— Белых десять баночек закатал — так? Рыжиков четыре баночки — так?
Старик с седой щетиной говорил, добродушно улыбаясь:
— Поймал на удошку што грамм ошетрины... — и хохотал.
Рядом человек в зимней шапке и ватнике настойчиво говорил соседу:
— Я король плотников. Понял? Король плотников...
Он повторил это много раз, и я неожиданно серьезно подумал: «А что? Снимет зимнюю шапку — и под ней окажется корона!»
За нашим столом сидел маленький человек со сморщенным темным лицом.
— Слышь-ка, слышь-ка, — быстро говорил он, — Юрий Иваныч Боровов — это я. Механик на буксире «Путейском», слышь-ка!.. На «Путейском»! Бакен там поправить, с мели кого стащить... Слышь-ка, слышь-ка... из Ленинграда?.. У меня там сын — министр.
— А разве есть в Ленинграде министры?
— Слышь-ка, слышь-ка... Ее-е-есть!
— Юрий Иваныч, — спросил я, — а можно сейчас на Ладоге в шторм попасть?
— Слышь-ка, слышь-ка... мо-ожно! — успокаивающе сказал Юрий Иваныч.
Мы пошли на теплую деревянную пристань, где сидело много народу с вещами. Сухонькая старушка сидела, сдвинув с головы на шею платок. Потом она развязала мешок, из мешка сразу высунулась голова петуха.
— Слышь, бабка, — сказал парень, — оштрафуют тебя за птицу!
— А чего меня штрафовать! — сказала она. — Пусть его, — показала на петуха, — штрафуют!
— А не заблудишься в городе-то?
— А может, и заблужусь! — беспечно сказала она. — В прошлый раз приехали — и метро никак не найдем! Бегаем по плошшади туды-сюды!
Я вдруг ясно почему-то представил, как именно она бегает.
— Ждать-то не надоело? — спросил кто-то (старушка явно стала центром внимания).
— А што не ждать? — сказала она. — Я и кружку пива выпила!
Все вокруг заулыбались, и я вдруг почувствовал, что тоже улыбаюсь. Не хотелось вставать с теплой земли, на которой мы сидели, усыпанной крупными деревянными щепками и стружками, но пора было плыть дальше. Мы слезли в катер и по узкой протоке вышли на широкую Свирь.
Мы шли весь день. Я стоял на деревянной палубе в шерстяных носках, держа штурвал. На широком разливе, далеко впереди, стояли белые и красные бакены, как фишки на поле игры. В тучах образовался высокий колодец. Я был счастлив, что веду катер.
