Похождения двух горемык - [2]

Я посмотрел вокруг. Вдоль всех стенок стояли суда. Только огромные самоходные баржи «ВОЛГО-БАЛТ» уходили туда, вдаль, скрывались за Шлиссельбургом, чтобы, пройдя по краю Ладоги, войти в Свирь — и дальше по ней в Онежское озеро, после — в Белое море.

— Ладно, — вздохнув, сказал Никита, — пошли в канал.

Надо сказать, я очень боялся выхода в Ладогу, где волны в это время (как я тайком прочитал в книге, лежащей в рубке) достигают пяти метров, где бывают стоячие волны и много всего страшного. Думаю, что Никита тоже испытал в этот момент радость. Я видел из каюты, что мы разворачиваемся среди кораблей, лодок. Потом появился высокий холм из булыжников с белым столбом. Мы зашли за него — и оказались в начале Новоладожского канала. От Ладоги его закрывала высокая булыжная насыпь В узком коридоре стук мотора сразу стал громче. В канале было спокойно и скучно.

— Пойду посплю! — сказал Никита, передавая мне штурвал. Он разделся на корме, умылся водой на ходу и ушел в каюту.

Через час, не отпуская штурвала, я присел на корточки, заглянул в каюту. Никита, закинув лицо, оранжевое от занавесок, храпел на бархатном боковом диванчике. В каюте было душно, летали мухи.

Я снова выпрямился, посмотрел по сторонам. На правом высоком берегу шла деревня: серо-зеленые овцы над обрывом, высокая пристань из общепленных бревен. Потом я обогнал старичка в черной смоляной моторке. Сзади, багром, старик буксировал бревнышко, в передней части лодки неподвижно стоял баран. Иногда вдали показывалась точка, которая потом проявлялась как катер: взяв с крыши рубки грязный белый флаг, я делал отмашку — какими бортами расходиться. Потом мы обменивались с рулевым взглядами или приветствиями — и исчезали друг для друга.

Стук мотора, чуть отстающий плеск волны о берег — ничего не менялось. Играя, я держал штурвал одним пальцем, развлекался, аккуратно ведя один и тот же завиток волны вдоль ровного берега как можно дольше... Интересно: на берегу закрутился вдруг маленький темный смерч, сухой уже лист взлетел с земли — и сел обратно на ветку.

Потом что-то мохнатое, мокрое быстро нырнуло в воду перед катером. Я подумал, что это, наверно, крыса.

Потом вдруг прямо по курсу на желтой спокойной воде я увидел несколько черных точек. Я встревожился: странно — топляки не бывает так далеко видно, это что-то другое. Темные точки приближались, оказались живыми и мохнатыми, и вдруг, перевернувшись, дружно нырнули. «Утята!» — сообразил я. Быстро оглянувшись, я успел разглядеть, как широко разлившейся волной катера их вынесло далеко на плоский берег; они гребли изо всех сил, поспевая за волной обратно, но все же не успели и остаток пути, переваливаясь, бежали по суше.

Заглядевшись на утят, я слишком, наверно, поздно вдруг увидел выходящий из-за поворота высокий буксир. В рубке стояли двое и что-то отчаянно мне кричали, но я не слышал. Я понял все, когда мы с буксиром разошлись и катер зашел за поворот: за буксиром тянулись плоты! Причем строй их изгибался и конец связки почти закрывал мне дорогу.

Я вел катер бок о бок с бревнами, но воды оставалось мало, катер, как танк, переползал отмели.

Наконец плоты кончились — и тут же я увидел впереди второй буксир!

Голову мне сильно пекло, я снял одной рукой рубашку, навязал чалму и приготовился к борьбе с плотами. На этот раз у самого конца связки катер сел на мель прочно, мотор выл, но катер не двигался. Я спрыгнул с кормы рядом с поднимающим песчаный смерч винтом и, упершись, стал толкать катер вперед. Звук мотора изменился, я быстро влез на корму, бросился к штурвалу — чуть было не упустил катер со спящим в нем дядей Никитой. Катер сполз с мели.

Не успел насладиться я волей, как показался вдали новый буксир! Я впал уже в отчаяние, в оцепенение, только вел катер как можно ближе к плоту, стукаясь о бревна, но снова садился на мель, прыгал с кормы в мелкую воду.

Катер слезал с мели, мы некоторое время плыли свободно...

Посмотрев мельком на километровый столб, я с удивлением увидел, что от Невы уже сто километров, а Никита спит в каюте, ни о чем не ведая!

В общем, я был доволен, что выдержал такое напряжение, я был накачан восторгом. И вдруг увидел сооружение, которое начисто перекрывало канал — сверху донизу.

— Дядя Никита! — крикнул я вниз.

Он выскочил, очумелый от сна — на красной щеке отпечаталась вышивка «думки», глаза бессмысленно блестели, рот был открыт. Он стал изумленно осматриваться, ничего не понимая, и первой его фразой было:

— А где ботинки?

— Посмотрите — что это? — показал я на преграду.

— А мне наплевать! — тараща глаза, закричал Никита. — Где мои ботинки? Куда их дел? Тут их оставил, на корме!

Он и сам прекрасно понимал, что при большой скорости корма садится в воду, и мог бы прекрасно представить судьбу своих ботинок!

Заграждение было уже близко, но, к счастью, появилась женщина, стала крутить ручку, и преграда отъехала. Никита не обратил на это ни малейшего внимания, а продолжал так же серьезно орать про ботинки и вдруг выхватил у меня штурвал, стал разворачивать, крича, что надо плыть за ботинками обратно.

Мы чуть не врезались в берег, я стал крутить обратно, и так, зигзагами, мы вдруг выехали на прекрасную ширь Волхова. Голубой высокий собор, разлив при впадении в Ладогу... Там была тьма, холодный ветер. На мачте трещал флаг — штормовое предупреждение.