Похождение сына боярского Еропкина - [12]

Проснулся Еропкин от великой тяжести. Кисетец с дукатом давил грудь, будто жернов. Еропкин, как лягушка придавленная, лежал - ни вдохнуть, ни выдохнуть. Трепыхнулся раз-другой, но кисетец стал еще тяжелей, и круги зеленые в глазах заходили, и треск послышался - то ли кости хрустнули, то ли лавка не выдержала бремени. По всему выходило - настал конец. Еропкин ногами засучил, руками задергал, подстегивая силы, оттягивая последний вздох, и... вспомнил про романею. Молнией мысль сверкнула: не изопьет глоток - помрет. Последним усилием пошарил за пазухой, нащупал горлышко, вытянул сулею, не поднимая головы, принялся лить вино в широко разинутый рот половина туда, половина на усы и бороду.

С первым глотком перестало трещать в груди, со вторым удалось в нее набрать воздуху, с третьим кисетец утерял смертный вес. Еропкин сел на лавке, а когда выкушал глотков с двунадесят и потряс посудину, проверяя, полна ли она, предсмертная мука повиделась сном минувшим, и вот вновь явь, воля вольная душу вольготит и маячит-манит удача. Вроде бы и не пьян был, но чуял - море ему по колено.

Сунув сулею за пазуху, встал посередь избушки, руки по-хозяйски уперев в бока и любуясь собой, загорланил так, что задрожали стены:

Во горнице, ай во горнице,

Во горнице да во горнице

Ой сидел младень, сидел младень.

Ой сидел младень, сидел младень,

Да сидел младень, сидел младень.

Сидел младень, рукодельничал.

Сидел младень, рукодельничал,

Сидел младень, рукодельничал.

Рукодельничал, булат точил.

Рукодельничал, булат точил,

Рукодельничал, булат точил.

Собирался да разгуляться.

Собирался да разгуляться,

Собирался ой разгуляться

По дорожке-от по проселку.

По дорожке-от по проселку,

Эх, по дорожке, по проселку

Всяка резати да грабити.

Всяка резати да грабити,

Всяка резати да грабити

Без разбору и сумления.

Без разбору и сумления,

Без разбору и сумления

И купца, и князь-боярина.

И купца, и князь-боярина,

И купца, и князь-боярина,

А и матушку родимую.

А и матушку родимую,

Ой да матушку родимую

Не гуляла б дура старая.

Не гуляла б дура старая,

Не гуляла б дура старая

Поперек пути молодческа.

Поперек пути молодческа,

Поперек пути молодческа

Не встревалась бы по первости.

Не встревалась бы по первости,

Не встревалась бы по первости

На почин труда разбойничья.

Отголосив песню, хотел начать другую да вприсядку вдоль печки пройтись, но ввалился в избу Пень.

- Молчать! - проревел от порога и, ярясь, затопал ножищами, губищами зашлепал, не в силах больше слова вымолвить от возмущения.

- Что?.. - вроде растерялся Еропкин, и Пень, взбодренный его мнимой растерянностью, обрел речь.

- Молчать! - вдругорядь рявкнул - что топором отрубил, глотнул воздуху и будто в тулумбас забухал: - Не положено петь! Петь только по праздникам. Поющий в рабочее время - тунеядец. На песню брать разрешение. У меня. Допрежь всех я песню слушаю. В своем порядке я - господин. Я не позволю...

Чего не позволит Пень, Еропкин слушать не стал, а поступил как завзятый наемник, которому и правого, и виноватого одинако бить, абы ремесло справлялось.

- Ты? Мне? Не позволишь, дубина стоеросовая? - прошептал.

Шепот по напряжению был равен крику, и Пень это почувствовал, левую ногу выставил вперед, локти к бокам прижал - приготовился к защите, Еропкин же ударил под щиколотку. Пень грохнулся на пол. Еропкин сгреб его, вынес из избы и, понатужась, кинул подальше.

Пень летел долго, прянул тяжко. Некоторое время пластом лежал. Сел и принялся ощупывать голову, а Еропкин, вытянув из-за голенища нож-кончар, тонкий, что шило, приставил к горлу поверженного.

- Хочу - пою. Хочу - сплю. Хочу - баклуши бью. Ты мне не указ, сообщил с расстановкой. - Другой раз без почтения явишься - зарежу. А теперь встань. Сполосни харю да к Смуру меня веди.

12

Смурово жилище оказалось такой же избой, как и прочие в городище, только гораздо обширнее - три сруба, приставленные друг к другу, под общей соломенной крышей. Справа располагалось пять жилищ поменьше, двухсрубных.

- То - Смуров ряд, - по собственному почину доложил Пень, признавший главенство сильного. - Здесь Смур живет, там - его сыновья.

- Пять сынов? - поинтересовался Еропкин.

- Пять.

- Женаты?

- Так.

- А дочери?

- Одна замужем, в соседнем городище. Другая здесь. Не замужем.

- Мала?

- Лицом страшна. Даром хлеб ест.

- Дармоедка, выходит?

- Так. Женщине положено или детей рожать, или работать.

- Пущай и работала бы.

- Дочь властелина работает на равного и рожает равному.

- Да коль равного-то нет! - удивился Еропкин.

- Нет равного - ждать надо. До двадцати пяти лет.

- А там?

- Убьют ее. Таков порядок.

Содрогнувшись, Еропкин повел плечом, но выпитая романея оказала действие, и он бодро зашагал к Смурову жилищу, словно казнь незамужних женщин вполне обычное дело. Через плечо кинул сопевшему при ходьбе Пню:

- Ступай домой.

Подойдя к жилищу, спросил у холопа, стоявшего на часах:

- Смур дома?

- Ты кто? - обеспокоился холоп и взглядом принялся ощупывать чудного пришельца.

- Я, - подбоченился Еропкин, - воинский человек. Веди к Смуру.

- Жди, - ответил холоп, намереваясь шмыгнуть в сени, но Еропкин, ухватив за шиворот, сдернул того с порога и по-хозяйски шагнул в дверь.