Похороны ведьмы - [104]

Ног он не чувствовал. Холода тоже. Защитные заклинания и паракат[16] действовали превосходно. Это понятно. Но уверенности в том, что он сумеет встать, когда их действие прекратится, уже не было.

В слюне крови не было. Значит, легкие в порядке. Вывод – это не смертельно. Вряд ли ему выпадет умереть от воспаления легких. Он или встанет и убежит от болезни, или не сможет встать – и замерзнет.

Перед отправкой Пекмут фонт Герсельбрюкер потратил массу своего бесценного времени, вдалбливая ему, словно ребенку, что дорожная одежда, вернее, отсутствие оной его волновать не должно. Вместо того чтобы возражать и удариться в амбицию, надо было сразу послушаться старого мэтра. Возможно, он и компрометировал цех чародеев своей странной мерлинкой, но знал, что делает.

Если это позвоночник, то и самый толстый кожух не спасет от замерзания, констатировал Дебрен. Точнее – не спас бы. Если б удалось прихватить с собой кожух, выскакивая из мчащегося веретена. К счастью, он сдурел не настолько, чтобы пробовать.

Сажа, покрывающая снег сероватым налетом, была остатками обуглившихся во время короткого взрыва кальсон и волос. Верхний слой кожи уцелел. Пожалуй. Во всяком случае, тот, что на правой руке, казался почти нетронутым. Рука побелела от холода, и, возможно, легких ожогов заметить бы не удалось, но мелкие волоски у запястья сгорели не полностью, а это означало, что с кожей ничего плохого не случилось. Если, конечно, он ее не обморозил, летя без сознания черт знает как долго.

Скольжение, прыжок, падение, или как это можно назвать, закончились для него лицом к земле, пожалуй, довольно глубоко в сугробе, потому что, косясь вверх, он не смог увидеть ничего, кроме снега. Было серо. Когда "кишка" лопалась под его тяжестью, он успел отметить серость зимнего полдня. Если бы над Чернухой стояло солнце, он мог бы перевернуться на спину, проверить положение светила по отношению к вершинам и прикинуть, сколько времени он пролежал без сознания.

Капитулировать легче, зная, что уже проиграл. А если он лежал здесь дольше клепсидры, то практически проиграл. Обморожение конечностей, полное охлаждение внутренних органов. Не было бы смысла бороться за выживание только для того, чтобы какой-нибудь деревенский хирург отпилил ему тупой пилой все четыре конечности.

Он знал, что необходимо собраться с силами и сбросить блокаду с нервной системы. Управляемую на расстоянии нечувствительную к боли марионетку снова превратить в человека из крови, плоти и набора органов чувств. Но он боялся. Боялся того мгновения, когда поймет, что кровь у него не пульсирует в сосудах, а скопилась в брюшной полости, кости превратились в обломки, сухожилия разорваны, а органы чувств работают не дальше, чем до пояса. А то и шеи. А почему бы и нет? Он пролетел между какими-то деревьями, потом, кажется, едва-едва не задел торчащие из-под сугробов черные пятна – возможно, камни, возможно, пни. Была масса возможностей удариться обо что-нибудь головой и сломать себе шею.

Это-то как раз было бы не самое худшее. Безболезненная смерть, легкий уход из жизни.

Не надо было соглашаться. На кой ляд он залез в это веретено?

Что-то пошевелилось. Потребовалось время, чтобы понять: это пальцы. Его пальцы. Они шевелились. И кажется, он даже начинал их чувствовать. Так что – прости-прощай легкий уход. Рано или поздно ощущения вернутся. Везде, если он не повредил позвоночник где-нибудь ниже.

Несмотря на помощь портодромных магов (они практически взяли на себя контроль над живым придатком к веретену под названием "Дебрен"), последнюю фазу посадки он в принципе провел самостоятельно. Пятьсот миль, чума и мор! И без того чудо, что они довели его так далеко по кривой, которая уже на половине Лонска перестала походить на баллистическую. Им удалось выгнуть "кишку", пустить веретено вниз без питания и установить силу так, что запас инерции закончился почти идеально над Чернухой. Но чары – всего лишь чары. Чтобы выбрать нужный момент, выпрыгнуть как следует и когда следует активировать паракат, а потом, уже вне "кишки", направить скольжение так, чтобы не врезаться в первое попавшееся дерево, ему пришлось израсходовать почти весь свой запас внутренней энергии.

Оставшейся необходимо было распоряжаться очень экономно. Он был мало на что способен. И уж конечно, не на то, чтобы справиться с последствиями долгого лежания в снегу. Если ждать автоматического снятия блокады ощущений, то в момент восстановления полного контроля над ногами он будет практически живым трупом. Исполненным отчаяния из-за сделанного выбора. Хотя – и в этом фокус – с запасом сил, позволяющим наложить на себя нечувствительность и уйти безболезненно.

Чума и мор! Теперь он уже знал, что под щекой у него не небесное облако, а тихий свист в ухе – не ветер, заплутавший между струнами врученной ему ангелами арфы. Это была земля и жизнь. С чудовищной необходимостью совершать выбор и идти на риск.

Он выбрал зло, которое считал меньшим. Снял блокаду.

И взвыл. На мгновение у него замерло сердце. Как при прыжке в ледяную воду.

Его подбросило на три стопы вверх. Само по себе, без участия сознания. Он упал на колени и свернулся клубком, как при прыжке в озеро, пораженный болью, которую причинил врывающийся в глубину тканей холод. Холод был уже внутри него, медленно просачиваясь под кожу и из воздуха, и с сухого снега, но почувствовал он это только теперь. Как удар молота. Прежде всего там, где болезненнее всего ударяет ледяная река. Под животом.