Книга пятая
Похороны ведьмы
Каменоломня была старая, местами даже заросшая лесом, правда, редким. Двигаясь между рахитичными деревцами, Дербен чувствовал на себе взгляды. Полдюжины человеческих, один конский. Конь не обслуживал ни одного из конных воротов или бадьеподъемников – просто стоял у дышла крестьянской телеги с громоздившейся на ней солидных размеров бочкой. Дом, у которого остановилась телега – единственный в окружении нескольких бараков, сараев и домишек, – выглядел жилым, и какое-то время Дебрен пытался понять, почему хозяина не удивляет, что тощая крестьянская кляча ощипывает раскинувшийся под окнами самый обыкновенный – но и единственный в округе – газон. По вознице – заморенному, седому, как и его кляча, мужичку – было издалека видно, что он не здешний, пасти тут свою скотину не имеет права. Сгорбленный, явно пришлый, он стоял сбоку, держа в руке шапку, и осторожно осенял себя знаком кольца[1].
Именно этот жест открыл Дебрену глаза.
Дом с окнами и крыльцом отнюдь не был заезжим двором. Колесо, прислоненное к торчащему на середине газона камню, – не сорванная с цепи вывеска. А траву посеяла вовсе не утомленная однообразием каменного окружения жена трактирщика.
Рядом с колесом горела одинокая, почти невидимая в высокой траве свеча. Бледный огонек терялся в свете красного солнца.
Конь общипывал траву с могилы. Большой. Общей.
Дебрен остановился на полушаге. Ему требовалось некоторое время, чтобы изгнать из мыслей настырно лезшие в голову ассоциации, заставить себя мыслить рационально. Каменоломня под Ошвицей[2] выглядела совершенно иначе. Там не было воротов с конным приводом, вместо бараков – крытые лапником навесы, а на бесконечных рядах могил никто не ставил драгоценных колес. Шла война, и колеса – все колеса Верленской Империи – должны были катиться по дорогам и бездорожью во имя победы.
Ну и охранники были не такими уж дегенератами, чтобы еще и после смерти заботиться о пазраилитах, закапывая их под знаком махрусианского колеса о пяти спицах. По-своему они даже оберегали покой лежавших в земле, строго следя за тем, чтобы никто не смел выщипывать скрывающую могилы траву. Ни лошади, ни узники. В особенности – узники.
Короче говоря – другая эпоха, другие люди. Магун забрел на эту затерянную в горах каменоломню только потому, что дорогу ему указал встреченный на безлюдной развилке пазраилит. Плотный, румяный, ничуть не встревоженный, ехавший на доверху груженном купеческом возу. Вполне здоровый, без единого синяка под глазом, ворчавший что-то себе под нос о проклятых иноземцах, приезжающих с Запада или из какой другой Югонии отбивать работу у порядочных подданных князя Униргерии.
Походило на то, что здесь не очень жаловали чужих. Четверо смуглых, темноволосых подростков, обслуживающих ворот, прервали работу, как только появился Дебрен, и теперь стояли, глядя на него без особого удовольствия. Потеющий у крыльца пухлощекий монах в коричневой рясе поглядывал на чароходца с явной неприязнью. Лица скрывающегося в тени хозяина трактира против солнца видно не было, но наверняка и он…
– Эй ты! – Человек в туфлях с серебряными пряжками сказал гораздо больше, однако Дебрен понял только вступление. Потом речь шла, кажется, о скотинах и вроде бы стрельбе. Однако на фоне этих угрюмых мин вопрос прозвучал на удивление дружелюбно, так что рука чародея лишь слегка дрогнула, но не потянулась к поясу. И хотя, кроме пряжек на туфлях, на крыльце поблескивала в солнечных лучах оковка арбалета, особых причин сразу же хвататься за волшебную палочку не было. Трезвый верленец, желающий следовать традициям пользующегося дурной славой охранника ошвицких каменоломен и надумавший пострелять в недочеловеков, не стал бы разговаривать таким тоном. Подвыпивший же, способный запросто сочетать сердечность со стрельбой болтами, опасен не был. После бурной службы у рыцаря Кипанчо, готовясь к путешествию по Империи, Дебрен освежил забытое было искусство самообороны. Он знал, что опирающийся о столб арбалет не может на расстоянии нескольких шагов сравняться по эффективности с волшебной палочкой.
Вдобавок наконечник болта блестел не менее ярко, чем пряжка на туфлях. Серебряный, дорогой, выкованный по спецзаказу. Слишком ценный, чтобы расходовать его на людей.
– Слава Махрусу Избавителю! – Это-то на староречи должен понимать каждый. Даже здесь, на разложившемся Востоке, где в церковь ходят редко, а атеистов вместо того, чтобы держать в узилище, лечат за счет государства.
– Во веки веков! – привычно откликнулся монах. И тут же добавил на понятной староречи, искаженной западным акцентом: – И с Богом, добрый человек. Вам тут делать нечего. Запоздали вы, если понимаете, о чем я. А если не понимаете, так тем более – прощайте. Это каменоломня, место опасное, тут посторонним незачем быть. Запросто может несчастье случиться.
Один из стоявших у ворота парней вдруг вздрогнул, словно очнувшись от транса, подскочил, уселся на массивный брус ворота. Остальные тут же последовали за ним, и мгновение спустя все четверо раскачивались, балансируя на тощих задницах, размахивая ногами и пытаясь не свалиться с солидных, но не задуманных как сиденья брусьях.
