Похороны куклы - [55]

– Ненавижу природу, – зло сказала Элизабет.

Я не могла отвести взгляд от того, что висело между деревьями.

– И…

Сверток слегка повернулся, как живой.

Том меня перебил.

– Я читал в библиотеке о египетских мумиях. Попробовал начать… осуществить… – он согнулся и посмотрел в землю, – потрошение, но не смог, просто не смог. И тогда принес бочонки с солью из кладовки. Это ужасно, понимаю, выдумать такое, но я знал, что идея сработает. Родители ею запаслись, думали заготавливать мясо. Это консервант. Я засыпал его солью, потом нарвал простыни и запеленал его. Когда я закончил – в гостиной, на ковре, – он был похож на огромного червяка.

Элизабет положила руку на голову Тома.

– Ты очень храбро поступил, – жалобно сказала она.

Ее худые плечи еще сильнее ссутулились.

– Я видел в одной из надворных построек старый полотняный гамак, он меня и навел на мысль, – продолжил Том. – Но он весь сгнил, поэтому я взял вместо него парусину с вигвама и веревку.

– Это был несчастный случай. Несчастный случай с ружьем, – произнесла Элизабет. – Я не хотела, чтобы он ложился в грязную землю. Земля бы его просто поглотила.

– Да, я закинул веревки на ветки и подтянул его, чтобы он оказался в небе, среди деревьев, с птицами. Это случилось весной, – продолжал Том. – Тогда его там окружали листья, и потом, все лето. Я не думал, что к зиме все вокруг станет таким жестким и грязным. С тех пор как опали листья, мы все волнуемся, как бы его не увидели. Наверное, надо мне забраться туда и срезать его, но как-то… особенно когда появилась ты, казалось, что проще не думать об этом, словно ничего и не было.

– Знаете, так вы не сохраните ему жизнь.

Я смотрела на раскачивавшуюся парусину, на которой теперь видела потеки грязи, оставленные погодой. И другие пятна, о природе которых не хотела думать.

– Нельзя его поощрять. Видите, что получилось – этот мешок с мертвечиной? Вы должны помнить его таким, каким он был, пока был живой.

– Но ты именно это и сделала, ты помогла ему по-настоящему остаться с нами. Ты нам его вернула.

– Прекрати! – почти выкрикнула я. – Надо это заканчивать. Криспин живее, чем вы двое, при вашей-то жизни.

Я замолчала. Что-то глубоко во мне шевельнулось, в этот миг я ощутила границу между мертвыми и живыми сильнее, чем прежде. Я нащупала глухую зону, полосу между морем и берегом, где души на какое-то время смешивались, прежде чем мертвые отправлялись в открытое море, в неизвестность, оставляя далеко позади свои тела. Каким-то образом я поняла, что у меня в этом есть своя роль. Охотник за душами. Тот, кто разделяет свет и тьму, проводит границу там, где все опасно сливается. Твердое знание вспыхнуло во мне, а потом понемногу схлынуло, оставив лишь образы тех, про кого я понимала, что они достигли прибрежной зоны. Криспин, мальчик с запачканным грязью ртом, женщина в платье цвета лютика.

– Он по-прежнему оставляет для нас кроликов. – Элизабет потирала краешек рукава большим и указательным пальцами, словно прикосновение к бархату ее успокаивало. – Всегда возле задней двери.

Она помолчала.

– Мы пытались сделать все как надо. Думали обратиться к властям. Но я боялась, что я недостаточно взрослая, чтобы на мое попечение оставили малолетнего, мне семнадцать, и Тома бы куда-нибудь отправили, или обоих нас посадили бы за то, что мы сделали. Мы все равно пытались позвонить в социальную службу, правда, Том? – не назвавшись, просто спросить, со скольких лет начинается ответственность. Но нас только спрашивали: «Кто это?», «С какого номера вы звоните?» – пока я не положила трубку, когда там еще говорили. Потом Том мне сказал, что ты видишь Криспина. До тех пор мы его только слышали. Это началось через пару дней после того, как он умер, мы слышали снаружи выстрелы, или грохот в коридоре, или в гостиной опрокидывались украшения. Мы почти сразу поняли, что это он, он вечно во все врезался. Но то, что ты его ясно видела, как наяву, значило, что он опять с нами, как будто всего этого ужаса на самом деле не было.

– Он злится. Не понимает, – сказала я.

– Да, – продолжала Элизабет, – мне кажется, даже я его теперь иногда вижу, краем глаза. Это все благодаря тебе, Руби. Нас убивало то, что ты решила уйти. Он мог опять понемногу перестать быть. О господи.

Элизабет тихонько заплакала.

– Мой братик, родной мой. Что нам делать?

– Нельзя его здесь оставлять, – произнесла я, глядя на качающийся узел.

– Знаю, – ответила Элизабет. – Но я не могу положить его в землю, просто не могу.

– Есть одно место, – сказала я.

Они оба взглянули на меня.

– Какое? – выдохнула Элизабет.

– Пустое дерево.

Мы с Томом пошли обратно через поле. Элизабет ушла раньше, она совсем вымоталась. Огромное красное солнце теперь стояло высоко в небе. Оно плавило даже остатки снега в тени дрока, там, где я увидела Тень в своих сапогах, надетых задом наперед. Воздух был словно пыльным от света, и солнце казалось размытым красным шаром. Том остановился, опустив руки.

– Наверное, здесь умер тот заяц. – Я присела и раздвинула траву, как будто под ней на земле до сих пор могла сохраниться кровь. – Надо было им как-то по-другому распорядиться.