Поход - [6]

Затем Салустио вошел в сарай, взял уздечку и, волоча ее по пыльному двору, отправился на пастбище, где, пощипывая траву, бродила пегая лошадь. Салустио взнуздал ее. Лошадь пыталась брыкаться, но он ловко вскочил на круп и пинками погнал ее к роще. И долго еще слышался его удалявшийся голос:

– Оа, оа, дьявол!..

Когда вечерние тени опустились на красную глину дорог, фазендейро, которому нечего было делать, выглянув из-под навеса, увидел на равнине силуэт всадника, преследовавшего быка. На горизонте вырисовывались очертания Мунды; должно быть, по ту сторону горы взошла луна. На дороге, ведущей к зензале, появились группы мужчин и женщин. Некоторые негритянки несли на спинах детей, привязанных куском синей байки; другие тащили вязанки хвороста и пучки трав. На плечах мужчин были серпы и мотыги.

Негритянки шли в коротких, подоткнутых сбоку юбках; казалось, они просто обернули вокруг бедер кусок ткани. Обычно, кроме юбки, они надевали еще рубашку, оставляя открытыми потную шею и руки. Некоторые из них носили широкополые соломенные шляпы, многие курили глиняные трубки с мундштуком из дерева такуари. Негры были в штанах по щиколотку из полосатой хлопчатобумажной ткани, в коротких и широких одноцветных рубахах и соломенных шляпах. Но большинство шествовало в одних штанах, ничем не прикрывая лоснившиеся грудь и спину.

Наконец шум голосов затих и в темном прямоугольнике зензалы одно за другим появились пятна света – это зажглись керосиновые лампы. Потянуло дымом от разложенных костров. Прежде чем сесть за ужин, состоявший из ангу с кусками тыквы, женщины отправились к реке мыть миски.

Человек, перетянутый широким поясом, протиснулся между жердями ворот и, приблизившись к навесу, снял старую помятую шляпу.

– Добрый вечер, сеньор!

– Добрый вечер, Симон!

Это был надсмотрщик. Его неподвижное, словно вырезанное из дерева, лицо заросло бородой, отчего глаза и рот казались темными щелками. Длинные, спутанные волосы падали на рассеченный шрамом лоб. У пояса, то и дело ударяясь о ногу, болтался большой двуствольный пистолет.

– Что слышно, Симон?

– Все в порядке.

– А новички?

– Еще не совсем освоились, но ничего, скоро я им вправлю мозги. Они у меня запляшут…

Он потряс в воздухе бакальяу – пятихвостой плеткой. Оба засмеялись. Из дома вышла толстая негритянка с серьгами в виде колец и в белой косынке; она принесла и поставила на веранде зажженную лампу.

– Подай нам кофе, Женовева.

– Слушаюсь, сеньор.

Несколько летучих мышей, обезумевших от яркого света, влетели под навес и заметались. Хозяин и надсмотрщик кинулись ловить их. Увидев Салустио, который появился в воротах с сообщением, что Мальядо уже в стойле, Антонио велел ему прогнать летучих мышей. Парень, казалось, только этого и ждал; он бросился в сарай и, вооружившись длинным бамбуковым шестом, встал посреди двора и принялся с такой силой размахивать им, что, казалось, поднимается ветер.

– Из-за такой вот пакости по утрам животные искусаны в кровь…

– Эти летучие мыши хуже чумы…

Шест описывал в воздухе широкие круги. Летучие мыши в панике метались, едва не задевая его. Наконец Салустио удалось ударить шестом одну из них, она упала на землю, трепеща и хлопая своими перепончатыми, как остов зонта крыльями.

Взошла луна и посеребрила видневшиеся вдали воды реки. Из зензалы доносилось треньканье гитар и грустные, похожие на псалмы напевы. В ночной тиши слышался размеренный, медлительный стук жернова, незаметный днем.

– Смотри, Симон, негры слишком долго развлекаются, боюсь, завтра не отработают ангу.

Надсмотрщик вытащил из кармана никелированные часы-«луковицу».

– Семь часов. Придется сходить туда, а то они пропоют всю ночь.

Женовева появилась в дверях и доложила, что кофе подан.

Фазендейро пригласил надсмотрщика, тот из вежливости отказался, но в конце концов согласился. Они вошли на веранду, освещенную лампой. В центре стоял большой, почерневший стол и высокие табуретки. У стены высился буфет со сломанными дверцами, за которыми виднелся португальский голубой фарфор. Один конец стола был накрыт белой скатертью; на ней стоял эмалированный кофейник, фарфоровые чашки и два блюда с горячими ароматными коржиками.

Прежде чем сесть, Симон, желая положить шляпу куда-нибудь в угол, направился к боковой двери, выходившей на кухню, и невольно остановился посмотреть, что там делается. В большой плите пылали два толстых чурбана, покрытых мхом. Дона Ана, жена фазендейро, – еще красивая женщина с карими глазами, темными ресницами и густыми светлыми волосами, уложенными в пучок на затылке, – озабоченно расхаживала по кухне. Она была в черном платье с буфами и очень широкой юбкой. Домашние туфли из сыромятной кожи едва выглядывали из-под накрахмаленных юбок. Дона Ана наблюдала за работой негритянок, которые шили и гладили на столе в глубине кухни, где высилась гора белья, и не обращала внимания на надсмотрщика.

Лаэрте, ее сын, сидел на ящике с кофе и, казалось, был чем-то недоволен.

– Послушай, мой мальчик, – обратилась к нему дона Ана, – ты как малое дитя: только потому, что отец отослал Салустио в зензалу к товарищам, ты уже готов разреветься.