Поход на Царьград - [24]

Слуги не сразу хватились хозяина; тот имел обыкновение по вечерам заглядывать к молодым поселянкам. Поэтому Дубыня успел забежать в свою избу, обнять младшую сестру и брата и дать ему последнее напутствие:

— Не знаю, сумеешь ли ты уберечь эту сестру, я, как видишь, старшую не уберёг, но зато отомстил за неё, поэтому должен бежать. Сестра, ласточка моя, положи мне в тоболу кусок хлеба, а ты, брат, если придут к тебе люди тиуна-хазарина, скажи, что Дубыня ещё вчера пошёл на капище Белбога и пока не вернулся… Ну, прощайте, буду жив — подам знак о себе.

Где только не носила Дубыню злая судьба, пока не оказался в числе таких же несчастных и отверженных на соляных приисках. Каторжный труд уносил каждый день десятки людей.

Здесь встретил одного старца-алана, у которого был сын Лагир, красивый белокурый молодец. Его ждала такая же участь, как и отца, без времени состарившегося на соляных работах, если бы не один случай… Как-то на Меотийское озеро приехал протосфарий со своими слугами и личным отрядом охраны. Здесь, увидев крепких и сильных мужчин, приказал своему комиту[30] набрать для херсонесского гарнизона велитов. Комит сразу заприметил Лагира и чернобородого Дубыню. Но когда он, заставив их побороться и убедившись в силе обоих, велел пробежать один стадий[31], то увидел хромоту у Дубыни к концу последних шагов дистанции.

— Что это? — показал комит остриём меча на вздувшиеся жилы на икрах ног. — Ходил в кандалах?

— Ходил, — признался Дубыня.

После убийства хазарина Дубыня подался в печенежские степи, что находились по обе стороны Борисфена, напротив его больших и малых порогов. Дорогой был схвачен неизвестными людьми, судя по всему татями, и продан с молотка в Херсонесе. Два года гнул спину на виноградниках на одного из отличившихся в бою «бессмертных»[32], получившего впоследствии звание кандидата[33]. За грубость и непослушание Дубыню забили в деревянные кандалы и отдали в работы на соляные прииски. Эти кандалы он протаскал почти полгода… Вот с тех пор при большой нагрузке и вздуваются у него на ногах жилы.

На другой день протосфарий увёз с собой Лагира и ещё нескольких молодых солеваров, оставив взамен провинившихся, как некогда Дубыню.

Чернобородый продолжал каторжанить, и прошёл ещё год. Старец-алан, надорвавшись совсем, умер, и вот теперь и мать Лагира находится при смерти… Говорила она Дубыне перед тем, как ему отправиться с соляным обозом в Херсонес: «Сынок, увидишь там моё единственное чадо, зелёную ветвь нашего старого, умирающего дерева, накажи приехать… Я хочу в последний раз перед тем, как душа моя пойдёт странствовать между землёй и небом, взглянуть в светлые очи сыночка. Отец… Он так хотел, чтобы наш Лагир возжёг огонь под его погребальной лодьей[34]. Но он не приехал, и я сердилась не него, а позже узнала, что находился он в походе против угров[35]. И потом я ругала себя, что плохо подумала о своём сыночке. Лишь молила богов, чтобы не был убит. Дубыня, сынок, если и теперь он не сможет приехать, ничего… Я пойму, я всё пойму, потому что я — мать…»

Вот почему Дубыне так надо было попасть в Херсонес.

Пройдя поляну, он спустился в лощину — и тут услышал треск ломаемых кустов.

В этот момент луна снова зашла за тучу, пахнуло сразу прохладой, в стороне Чёрного озера проухал филин, смолк на какое-то мгновение и снова жутко проухал…

Это уханье отвлекло Дубыню от других звуков леса и также от приближающегося треска кустарника. А когда снова сосредоточил на нём всё внимание, то уже не только услышал, но и увидел, как из-за можжевельника появились две громадные собаки и остановились на краю лощины.

Тут и луна высвободилась из-за тучи, и ещё явственнее приняли очертания и кусты, и деревья, и обвалистые края лощины, и собаки. Дубыня, затаившись, до боли в глазах всмотрелся в них и в более поджарой и не такой мохнатой признал волка — возле сердца неприятно кольнуло. «Неужели теперь и меня так же, как деда…» — промелькнуло в сознании. Но два крупных зверя — волк и овчарка (Дубыня точно определил породу собаки) обнюхали друг друга и бросились бежать к большой дороге.

«Что-то много страхов для меня в одну ночь… Ишь, как мечется нечисть, словно не пускает к кумирне, — подумал Дубыня. — Ничего, уже скоро, а там возле Белбога и усну спокойно».

И точно, тропа быстро привела Дубыню на капище. Деревянный Белбог стоял на взгорке, вымазанный кровью диких оленей, и весь был усыпан спящими мухами. С восходом солнца они оживут и роем закружатся возле истукана, десятками тысяч меленьких жизней олицетворяя общее пробуждение…

Встав перед идолом на колени, Дубыня поклонился ему до земли, вытащил из тоболы рысью шкуру, расстелил её, лёг и тут же заснул. Знать, действительно от Белбога шли благодать и сила, что дают путникам успокоение и сладостное забытьё…

…«Взз, взз», — стало доходить до сознания Дубыни, он провёл по лицу рукой и проснулся. Солнце уже поднялось над землёй и светило меж стволов деревьев и сквозь кустарники, в воздухе носились мириады насекомых, и сквозь их беспрерывное мельтешение было не просто разглядеть лицо Белбога. Но оно улыбалось, это точно, Дубыня сразу отметил — лицо деревянного бога улыбалось…