Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов - [16]

«На следующий день из-за ураганного ветра, метели и отсутствия видимости работать было невозможно и все вернулись в лагерь.»

(из материалов уголовного дела)

Видимо, элемент везения, мистики всё же присутствует, он позволяет один раз не вполне подготовленным туристам без происшествий сходить и в более сложные походы, но не случись его и он «не пустит» через вполне безобидный с виду перевал неподготовленных ко всем стихийным силам людей со старой палаткой.

Проводя исследование представленных документов и обстоятельств гибели группы Дятлова обращу ваше внимание так же на интересные художественные образы, которые в своё время были показаны в фильме 1978 года «Злой дух Ямбуя» В убийстве геодезистов подозревали эвенков, как и поначалу манси в убийстве дятловцев. Фильм основан на реальных событиях. Он снят по автобиографической повести Григория Анисимовича Федосеева. У Григория Анисимовича, геодезиста с большим стажем, автобиографические повести полны колорита испытаний человека природой и, как он сам не раз пояснял, жизнь подбрасывает сюжеты и даёт такую документалистику, что приукрашивать художественным вымыслом что-то не имеет смысла. Дабы пропитаться духом того времени, представить грозящую людям от холода опасность, советую почитать повесть Федосеева «Смерть меня подождёт». В ней максимально документально описывается нелёгкое ремесло путешественников-геодезистов в период с 1959 по 1961 год. И предметно по нашей теме много можно наглядно почерпнуть из цитируемого отрывка.

«В одно мгновенье все изменилось. Из глубины долины надвигалась мутная завеса непогоды. По ущелью метался густой колючий ветер, то и дело меняя направление. Ожили безмолвные скалы, завыли щели, снизу хлестнуло холодом. Природа будто нарочно поджидала, когда мы окажемся под перевалом, чтобы обрушиться на нас со всей яростью. Только теперь мы поняли, какой опасности подвергали себя, не послушав Афанасия. Ветер срывал с гор затвердевший снег, нее неведомо куда песок, мелкую гальку. Разве только ураган в пустыне мог поспорить с этой пургой. Вокруг потемнело. Задерживаться нельзя ни на минуту.

Глаза засыпает песок, лицо до крови иссечено колючим снегом. Мы ползем, катимся, проваливаемся в щели и непрерывно окликаем друг друга, чтобы не затеряться. Я останавливаюсь. Но задерживаться нельзя ни на минуту: жгучая стужа пронизывает насквозь, глаза слипаются, дышать становится все труднее.

Через час мы уже далеко внизу, догоняем своих. Передвигаемся молча. Заледеневшие ресницы мешают смотреть. Вначале я оттирал щеки рукавицей, но теперь лицо уже не ощущает холода. Гаснет свет, скоро ночь, сопротивляться буре нет сил. Все меньше остается надежды выбраться. Решаем свернуть вправо и косогором пробираться к скалам. Снег там должен быть тверже. По-прежнему через двадцать-тридцать метров олени и нарты проваливаются. Мы купаемся в снегу. Я чувствую, как он тает за воротником, и

вода, просачиваясь, медленно расползается по телу, отбирая остатки

драгоценного тепла. Хочу затянуть потуже шарф на шее, но пальцы одеревенели,

не шевелятся.

— Стойте, отстал Геннадий! — кричит где-то позади Василий Николаевич.

Остановились. Мокрая одежда заледенела коробом. Больше всего хочется просто привалиться к сугробу, но внутренний голос предупреждает: это смерть! Из мутных сумерек показывается Геннадий. Он шатается, с трудом передвигает ноги, ветер силится свалить его в снег. Мы бросаемся к нему, тормошим, трясем, и сами немного отогреваемся.

— Надо петь, бегать, немного играть, мороз будет пугаться, — советует Афанасий, кутаясь в старенькую дошку и выбивая зубами мелкую дробь. Густая тьма сковала ущелье. Уныло шумит тайга, исхлестанная ветром. Мы в таком состоянии, что дальше не в силах продолжать борьбу. Только огонь вернет нам жизнь. Но как его добыть, если пальцы окончательно застыли, не шевелятся и не держат спичку?

Афанасий стиснутыми ладонями достает из-за пояса нож, пытается перерезать им упряжные ремни, чтобы отпустить оленей, но ремни закостенели, нож падает на снег. Я с трудом запускаю руку в карман, пытаюсь омертвевшими пальцами захватить спичечную коробку — и не могу.

Василий Николаевич ногой очищает от снега сушник, приготовленный вчера проводниками для костра, и ложится вплотную к нему. Мы заслоняем его от ветра. Он, зажимая между рукавицами спичечную коробку, выталкивает языком спички, а сам дрожит. Затем подбирает губами с земли спичку и, держа ее зубами, чиркает головкой по черной грани коробки. Вспыхнувшую спичку торопливо сует под бересту, но предательский ветер гасит огонь. Снова вспыхивает спичка, вторая, третья… и все безуспешно.

— Проклятье! — цедит Мищенко сквозь обожженные губы и выпускает из рук коробок.

Первым сдается Николай. Подойдя к нартам, он пытается достать постель, но не может развязать веревку, топчется на месте, шепчет, как помешанный, невнятные слова и медленно опускается на снег. Его тело сжимается в комочек, руки по локоть прячутся между скрюченными ногами, голова уходит глубоко в дошку. Он ворочается, как бы стараясь поудобнее устроить свое последнее ложе. Ветер бросает на него хлопья снега, сглаживает рубцы одежды. Афанасий, с трудом удерживая топор, подходит к упряжному оленю. Пинком ноги заставляет животное повернуть к нему голову. Удар обуха приходится по затылку. Олень падает. Эвенк острием топора вспарывает ему живот и, припав к окровавленной туше, запускает замерзшие руки глубоко в брюшную полость. Лицо Афанасия скоро оживает, теплеют глаза, обветренные губы шевелятся.