Он постоял, глядя, как поленья, брошенные поверх углей, с шипеньем пускают белую дымку, подсыхая, а потом выплескивают первые языки пламени — жадно, весело. Сизый дым рванулся в небольшое отверстие, проделанное в крыше, от очага дунуло жаром…
Скоро в парной будет, как в печи.
Харальд, не отводя взгляда от огня, стянул ремешки, хитрыми узлами завязанные на концах кос — ярлу положено иметь волосы длинней, чем у простых воинов.
Подумал лениво о том, что услышал на сегодняшнем пиру краем уха. Будто бы нынче завели новый обычай. Те, у кого в роду имелось два ярла, перестали вообще укорачивать гриву. Надо думать, Свальд тоже скоро обрастет — вот уж кто и нарядиться любит, и отца с дедом имеет подходящих, из ярлов…
В отличие от него, Харальда. Но с тем, кто считался его отцом — и кто им был — никто в Нартвегре не удивится бы, если Харальд отпустит косы до пят.
Только как с такой красотой потом воевать, подумал он с усмешкой, которая так и не вышла на лицо, не коснулась губ. Поймают сзади за косы, как девку, дернут на себя…
И кстати, о девках — парная уже прогрелась.
Харальд развернулся и зашагал в предбанник за светловолосой. Сдернул покрывало, кинул на лавку — девчонка снова глянула яростно, но залилась при этом алой краской.
И он вдруг решил ее больше не неволить. Кивнул, повернулся и ушел в парную.
Хочет идет — а не хочет, сидит там, подумал он. Баня дело добровольное…
Сам Харальд уселся на широкой лавке у очага. За рядами камней гудело пламя, волнами тек с той стороны сухой, пахнущий дымом жар. Доставал до самых костей, сквозь мясо, просеченное шрамами…
Когда Харальд-чужанин занес ее в баню, а из парной вдруг выскочили двое голых мужиков, Забава опять перепугалась до жути. И мысли худые как плетью ожгли.
Но мужики, даже не глянув в ее сторону, кинулись к лавкам, где была навалена одежда, начали спешно одеваться — и страх прошел. Стыдно только было, что на них пялилась, пока они голые бежали к лавке и одевались…
Но не смотреть нельзя — мало ли что? Правда, Харальд-чужанин стоял у дверей. Но что у него в голове, Забава толком и не знала.
Мужики наконец скрылись за дверью, а она осталась, замерев в углу. Голышом не убежишь, металось в голове, а покрывало не одежда. Чего-то еще потребует от нее здешний хозяин, раз принес сюда? Конечно, муж и жена в баню вместе идут — но они-то не муж с женой, а хозяин с рабыней…
Однако Харальд-чужанин ничего от Забавы не требовал, а вместо того ходил вокруг деловито — засов задвигал, дрова в очаг подбрасывал. Потом содрал с нее покрывало, молча глянул и ушел в парную, кивнув напоследок — все так же молчком.
Ну и что тут поймешь? Помыться бы, тоскливо подумала Забава. Кожу меж ног тянуло и саднило. А прошлой ночью после бани пришлось и на земле поваляться, прячась от чужанина, шедшего по дороге, и мятой себя тереть — вдруг собак в погоню пустят? А еще на ощупь ползать по скалам, край которых едва виднелся в темноте — искать себе убежище на день…
От бревенчатой стенки рядом несло жаром, даже пол каменный под ногами грел ноги. Вкусно пахло дымом, только веничного духа, от распаренного березового листа, в чужанской бане и не хватало…
Забава глянула на покрывало, брошенное Харальдом на лавку рядом, но вместо того, чтобы снова в него закутаться, принялась расплетать косы.
Дверь скрипнула, когда Харальд уже собрался плеснуть на камни водой, для пара. Девчонка, занавесившись от него волосами, тихонько подкралась к ведру, стоявшему на лавке напротив. Подхватила, зачерпнула из котла с теплой водой, присела в самом дальнем от него углу и принялась мыться.
Робкая она больно, думал Харальд, разглядывая девчонку сквозь полуопущенные веки — и чувствуя, как снова тяжелеет тело, требуя своего, мужского. Как сбежать, так смогла, да два раза подряд. А тут…
Другая бы на ее месте сама ластилась к Харальду. В конце концов, быть не просто рабыней, а наложницей ярла — хорошая участь, особенно для девки, жившей до этого из милости у родственников. Он и сам знал, что милость родни — дело несладкое…
А девчонка, эта Добава, уже видела его дом, его сундуки — и даже его псарню. Он подарил ей тряпки, чтобы сшила себе новые платья — до сих пор ее одевали в наряды, оставшиеся от последней, кого он убил, от рыжеволосой англичанки. И пообещал золотые побрякушки, использовав одно из немногих славянских слов, что знал — "злато".
Хотя она могла и не понять, что он имел в виду.
Но и всего остального было достаточно, чтобы девчонка сообразила — она для него не просто рабыня. И жизнь у нее будет хорошая. Терпел, вместо того, чтобы просто завалить на спину и развести ноги, поселил в своей половине, подарил щенка для развлечения, тряпки…
Может, старуха-славянка все-таки рассказала девчонке, что бывает с его женщинами? И она дичится именно поэтому? Надо будет испробовать темноволосую, мелькнула у Харальда мысль. Та начала ему улыбаться еще на пиру, как только увидела. И сейчас бы не стала стесняться…
Мысли от жара набегали короткие, но острые. Одна за другой. Вдруг темноволосая тоже может останавливать кровавый туман, наплывающий изнутри? Все-таки они сестры, пусть и двоюродные. Но кровь-то у них одна, по отцам. Две женщины с таким даром лучше, чем одна. Если со светловолосой что-то случиться…
