Потом все кончилось, и он неспешно перекатился на бок, забросил на нее сразу и ручищу, и колено. Глаза закрыл, вроде уснул.
Забава замерла. Тихо было в покоях, чужанин рядом расслабленно дышал, и щенка она не слышала — тот, наверно, тоже задремал где-то.
Надо встать, подумала Забава. Отыскать и накинуть на себя хотя бы сорочицу, которую чужанин стащил с нее вместе с платьем. Стыдно так лежать-то, голышом…
Она чуть двинулась, собираясь выскользнуть из-под руки чужанина, ярла Харальда по-здешнему — а тот вдруг вскинул голову, приподнялся, опершись на локоть.
И поглядел на нее сверху серебряными глазами, в которых зрачки темнели черными дырами — так поглядел, словно и не спал вовсе. Рукой, которой обнимал Забаву, коснулся ее груди под горлом, там, где ямка меж ключиц. Сказал протяжно:
— До-обава.
Потом отнял руку, ткнул пальцем себя в грудь:
— Харальд.
И снова молча уставился на нее.
Познакомиться со мной решил, со смятением подумала Забава. И что теперь? Только то и ясно, что она для него Добава.
— Харальд. — Снова повторил чужанин. — Дом.
Потянулся, нависнув над ней с правой стороны.
— Еда. Дом. Злато.
Девчонка глядела на него непонимающе, и Харальд решил на этом закончить общение. Вот придет завтра рабыня из славянских земель, которую Кейлев приставил к светловолосой, та самая старуха, которую он застал развалившейся на кровати нынче вечером — тогда они и поговорят.
А сейчас…
На дворе стояла глубокая ночь, но у Харальда сна не было ни в одном глазу. Девчонка смущалась под его взглядом, хотя все меж ними было, и не один раз.
Смущалась, но руками не прикрывалась, подумал Харальд. Только ежилась, сдвигая худые, в синяках, колени. Плечи сводила, горбясь, прогибалась под его взглядом, гулявшим по груди. Ямки за ключицами, и без того торчавшими, от этого угублялись, становясь провалами.
Харальд лениво шевельнул ладонью, прогулялся ей от белого горла до бугорка между ног. Запустил пальцы еще ниже, клиньем меж худых бедер. Ощутил влажное — его семя.
Бесплодное семя оборотня, сына Ермунгарда. Он шевельнул бровями, отгоняя ненужные мысли. Подумал, приподнимаясь над постелью и над девчонкой — баня и немного еды. Вот что нужно ей… да и ему.
Чужанин, Харальд этот, встал с кровати первым. Забава вскочила следом — и пока он неторопливо одевался, пошла искать платье вместе с сорочицей, стараясь держаться к чужанину боком или спиной.
Одежда отыскалась на полу в углу, только на ней уже спал черный щенок. Забава, оглянувшись на чужанина — тот позвякивал поясом из тяжелых блях, на нее вроде бы не смотрел — переложила кутенка на шкуру, укрывавшую один из сундуков. Потянулась за платьем, присев, чтобы голым телом не сверкать.
И тут ее под локоть ухватила рука Харальда.
Чужанин, дернув Забаву вверх и заставив выпрямиться, небрежно подхватил с пола скомканное платье. Швырнул на один из сундуков — а потом открыл крышку соседнего. Взмахом руки подозвал Забаву.
Та подошла, ежась и смутно думая — может, хоть косы расплести? Все какая-то защита от его взгляда будет. Раз сорочицу накинуть не дает…
Под крышкой лежали ткани. Поблескивали темно-желтые и красно-синие шелка, высовывался край свернутой ткани, шитой золотом. Харальд что-то сказал, показывая на сундук. В его голосе Забаве послышалась насмешка. Легкая, а все же…
Она смотрела то на него, то на сундук. Вспомнились слова бабки Малени, говорившей, что ярл щедр на подарки. Вот и они, подарки его.
Тканей таких Забава никогда не видела — а радости не было. Только смущенье. И неожиданно припомнилось платье темно-желтого бархата, подаренное Красаве. У которого в подмышках след от носки остался. Кто его знает, как сюда, в дальний край за морем, приплыли эти подарки.
Людей грабит да девкам дарит, мелькнула у Забавы мысль. Как бы не пришлось с тканей даренных кровь отстирывать…
И по коже дунуло холодом.
Харальд, глянув вдруг на нее с любопытством, взял за запястье. Потянул к сундуку, заставляя нагнуться — и покраснеть со стыда, потому что и грудь свесилась вниз, и зад оттопырился…
А здешний хозяин, давя на запястье, погрузил ее ладонь в ткани.
Забава ощутила мягкие складки — но едва Харальд отпустил ее руку, отдернула ладонь, словно обжегшись. Выпрямилась, замерла, косясь на него испуганно. Даже стыдиться того, что стоит перед ним нагишом, лицом к нему, напоказ, перестала.
Вдруг разъярится? Небось ждет, что ему сейчас на шею бросятся…
Но Харальд только вскинул брови, и черный зрачок в серебряных глазах разошелся, тут же опять стянувшись в точку.
И Забава поняла — сердится.
Однако на лицо у чужанина ярость не вышла. Он неожиданно содрал с кровати покрывало, подошел к ней — и завернул с ног до головы, как ребенка. Вскинул на плечо как вчера, после ночи в расселине…
Понес в ночь, из дома.
