Погружение - [27]
По дороге в деревню они дошли до леса.
– Извини, – быстро сказала она, – я туда не пойду.
Он уже ступил под первое дерево, но тут оглянулся. Она стояла на месте.
– Ты в порядке?
Она посмотрела в лес. От веток и папоротника ее тошнило.
– Да. Нет. По-моему, я заболела.
Деревья нарезали день на куски, образуя на снегу тени, клинья и многоугольники с неделимыми углами.
– Пошли, – он обнял ее за плечи и повел в сторону поля, к свету. Заставил ее опустить голову и дышать глубже. Ей сразу стало легче.
– Не понимаю. У меня никогда не было клаустрофобии. Даже под водой.
Теперь они шли в другую сторону.
– В детстве, – сказал он, когда они вышли на открытое пространство, – у нас были лошади, которые иногда отказывались прыгать. Они легко перепрыгивали через изгороди и канавы, а потом вдруг начинали бояться высоты.
– Я лошадь? – Она сделала вид, что обиделась.
– Я имею в виду, что ты можешь бояться темноты.
Кисмайо знаменит волшебниками и бризом, дующим по ночам с Индийского океана. Многие восточные путешественники бывали здесь, включая Чжэн Хэ и китайский флот. Португальцы выстроили здесь форт, который захватили оманцы. Сомалийцы выгнали оманцев – а потом сдались итальянцам.
Во время гражданской войны город был разрушен и продолжал разваливаться. Население его росло очень быстро из-за огромного количества внутренне перемещенных лиц. Половине людей здесь еще не исполнилось восемнадцати. Школ в городе очень мало, а работы почти нет. В порту не осталось складов. Пираты прогнали тайваньские тунцеловные суда. Но одномачтовые дау по-прежнему привозят солярку, цемент и патроны и увозят рыбу, бананы, манго, кокосовые маты и обязательно – животных. Так здесь выглядит ночь. Плещется черная вода, на набережной горят фонари. Стоит оглушительный шум, ревут животные, которые идут в порт с окраины города, в сумерках. Верблюдов связывают по трое и грузят на суда. Погонщики шепчут им на уши религиозные тексты, чтобы успокоить.
Однажды ему позволили выйти в город, чтобы посмотреть, как кормят людей, спящих в порту. С ним пошли несколько человек, а ему велели закрыть лицо. Он уже чувствовал себя намного лучше и многое замечал. Очень приятно было идти по улицам, мимо разрушенных и недостроенных зданий. В одном из них он узнал свою бывшую тюрьму.
Толпа мальчишек играла в настольный футбол на углу улицы. Пока фигурки двигались, они опускали руки по швам и почти не дышали. Освещенные свечами женщины предсказывали судьбу или предлагали разрисовать хной руки и запястья. Горела подсвеченная одинокой лампочкой вывеска парикмахерской «Le Chinoise». На узкой улице его толкнула женщина с закрытым лицом. Глаза у нее горели. Они завернули за угол – и его ошеломил густой запах рыбного рынка и визг женщин, распродающих остатки дневного улова. Девочки копались в мусорной яме. Женщины постарше сидели на стене – лица у них были открыты, но на них оставались дневные маски. Красные – из авокадо, защищающие от прыщей, желтые – из сандалового дерева для защиты от солнца. В мире столько женщин…
За время заключения он видел только сомалийскую жену Азиза, которая положила руку на его разбитую грудь. В темном переулке ему велели встать на колени и отвернуться, пока они мочились на коралловую стену. В переулке сильно пахло мочой – видимо, он служил общественной уборной. Поднялась туча москитов.
Они шли по берегу. Крыланы камнем падали с пальм, взлетали и касались моря, а другие крыланы летали вокруг минаретов, огромные и нелепые, как собаки. Это был тот самый минарет, с которого трубил в трубу последний католик в Кисмайо, пытаясь протестовать против нетерпимости исламского режима. Он был старик, умный и уверенный в себе, и во время итальянского владычества играл в городском оркестре. Оркестр блистал зеленой формой с золотыми эполетами и играл военные марши альпийского полка, гимны, тирольские польки и современные танцы. Но, когда он поднял свою трубу на минарете, ему пришло в голову сыграть джазовую композицию. Увы, времени не хватало, за ним уже шли, толпились на узкой лестнице, поэтому он схватил микрофон и запел «Аве Мария», и его слышал почти весь город, пока слова не перешли в сдавленный крик – старика ударили по голове кирпичом. Его стащили по ступенькам, избитого почти до смерти. Чтобы спасти, семья объявила его сумасшедшим и увезла в Кению.
Он шел под прицелом пистолета. Они не говорили ни по-английски, ни по-арабски, и это очень мешало. Лица у них были закрыты, поэтому он их вообще не понимал. Они шли по пляжу в сторону порта, и это тоже его смущало. Он был сильным человеком, но несостоявшаяся казнь его напугала. Он снял сандалии и почувствовал под ногами теплый песок. Боевики ходили босиком даже в разгар дня, ноги у них давно ничего не ощущали. Ветер поднимал маленькие водовороты песка. На краю прибоя извивались угри, поедая вынесенных на берег тунцов и крабов самого разного размера и формы, пытающихся убежать обратно в норки.
