Пограничник - [4]

Граница жила своей жизнью, в корне отличной от жизни Внутренних миров, и вместе с тем неразрывно с ней связанной, ибо в отдельности и Граница, и Внутренние миры равно бессмысленны и невозможны, как невозможны на Границе Маринки, в тридцать два года еще учащиеся и не принимающие активного участия в делах своего мира, потому что там позарез нужны каждая голова и каждая пара рук, и человек должен выбирать себе дело, изучать его и совершенствовать свое мастерство, пробуя это дело на вкус и на ощупь, в единый монолит сплавляя теорию и практику. Потоыу-то, когда Маринка хотела было уйти вместе с ним на Тартесс, он сказал ей: «Нет», ибо он перевидал много людей, пришедших на Границу без зова этого и ушедших назад, во Внутренние миры, унося в себе самую болезненную из всех болей — боль разочарования.

Внезапно Речистер понял, что не останется на Лиде. Маринка права: вековой ошибкой было предъявлять к женщине те же требования, что к мужчине. Но и от пограничника нельзя требовать того же, что от жителя Внутренних миров.

Очевидно, общество развивается не только во времени, но и в пространстве — от периферии к центру. И пограничники, наверное, не достигли еще той ступени эволюции, на которой стоит общество Внутренних миров. Возможно, отсюда все они выглядят реликтами, не нашедшими себе места в веках Восхода и бежавшими на Границу, в сумерки Предрассветных веков. Но в одном неправы Маринки: не потому они избегают уюта, что не чувствуют той цены, которую человечество заплатило за право иметь его, а потому, что именно пограничники собой оплачивают это право. И потому Внутренние миры — не его миры, их ступень эволюции, пусть она даже высшая, — не его ступень…

Речистер снова ощутил в себе это, оно звало его, и он подчинился.

Маринка проснулась резко, толчком. Она потянулась к Речистеру, но рука ее наткнулась на гладкий пластик постели.

— Клод! — позвала она.

Ответа не было.

— Клод!!

Она вскочила, бросилась в кабинет, потом в кухню. Речистера не было нигде. Только на столе стоял забытый им стилограф. Маринка рванулась к шкафу — так и есть… Она подошла к окну. Снегопад кончился, разъяснело; в фиолетовой глубине мелко дрожали от холода звезды, а между ними лениво катился по небу маленький диск Сертана. Его бледный свет растворялся в мягком свечении разлапистых люминокедров, двумя широкими полосами растущих по бокам улицы, и расплывчато отражался в матовом габбропласте. А посредине улицы, медленно удаляясь, шагала фигура в черном костюме пограничника.

В первый день их знакомства они шли по этой же улице, только в другую сторону — к дому. Клод рассказывал о чем-то, и Маринка внимательно слушала, до тех пор пока взгляд ее случайно не упал на его ноги. То, что она увидела, поразило ее. Она всегда любила ходить пешком, ходила много, легко, почти никогда не уставая. Но ей не приходило в голову, что можно так ходить.

На мгновение ей показалось, что ноги его — самостоятельные и разумные живые существа. Вот ступня его, упруго бросив тело вперед, занеслась для шага; вот она уже опускается, осторожно, изучающе, как бы отыскивая наилучшую точку опоры; вот — нашла; радостно, словно удивляясь тому, как удобна для ходьбы улица, сразу же прочно вросла в габбропласт; какую-то долю секунды спустя новый шаг опять пружинисто бросил его тело вперед… — вперед… И вся эта кажущаяся такой непостижимой сложность в то же время была абсолютно естественной и автоматичной. Каждый элемент движения был точен и предельно экономен — ни одного эрга не расходовалось зря.

Когда-то — в Заутанском заповеднике — ей случилось идти по болоту: каждый шаг нужно было продумывать, осторожно исследовать путь перед собой, отыскивая точку, куда можно было бы ступить без риска по пояс провалиться в чавкающую жижу. И хотя весь путь оказался не больше километра, выйдя наконец на такую добрую, твердую землю, поросшую жесткой седой травой. Маринка в изнеможении опустилась на нее…

Окажись тогда на ее месте Клод, он смог бы идти вот так же, улыбаясь и о чем-то рассказывая, совсем не думая, что лежит под ногами — болото, каменистая осыпь или габбропласт.

И вот сейчас Маринка стояла, прижавшись лицом к холодному оконному силиглассу, и смотрела, как, медленно тая в размытом свечении люминокедров, уходит от нее своей походкой пограничника Клод Речистер. Она заплакала, — так плакали, навсегда расставаясь со своими возлюбленными, женщины всех веков.

Как-то раз она сказала Речистеру: «Хочешь, я уеду с тобой, хочешь?» — «И мы будем вместе трудиться во имя того, чтобы скорее возникали на новых мирах Сферы обслуживания, в тон ей продолжил Клод. И вдруг резко закончил: — Нет! Это слишком патетично и красиво, чтобы быть правдой. Твое место — здесь».

Речистер остановился, достал из кармана «сервус» и вызвал энтокар. Он посмотрел на часы: было час тридцать две. Успею. Он оглянулся и посмотрел на крутой склон пирамидального дома, туда, где в вышине светилось окно. Когда оно зажглось? Значит?.. Темная черточка в светящемся прямоугольнике — Маринка. Больно, подумал Речиетер, ох, как больно, когда позади остается дом. Твой дом.