Пограничная тишина - [82]

— Здравствуйте, товарищи! — выйдя из машины и подходя к ним, весело проговорил полковник и, обращаясь к гражданину с хомутом, спросил: — А это что такое?

— Да вот мы, товарищ полковник, с моим кумом... — гражданин с цигаркой помотал головой. — Зашли мы в кооператив, ну как полагается, хотел я купить ему який там подарунок...

— Ну, что же, хозяйственный подарунок — хорошее дело, — улыбнулся Алексей Иванович.

— Да не о том речь, товарищ полковник... Этот приятель есть родной брательник моей жены, Лизаветы Гнатюк, по девичеству. Я Микола Брыль, тракторист Берестовицкого колхоза, а Гнатюки с Бобровников, что теперь в Польше. Сема приехал к нам погостевать.

— Все, как есть, точно, я верно Гнатюк, а ты Брыль, а значит, по-русски шляпа. — Гость лихо, с тонкой усмешкой подкрутил рыжий ус и затянулся сигареткой.

— Так вот, Семен все еще ломает хребет свой в единоличном хозяйстве. Увидел в нашем кооперативе хомут и спрашивает: «У вас всем продают хомуты или только колхозникам?» Тут я ему объяснил всю политическую программу. А он не отстает:

— Значит, я могу купить этот хомут?

— Можешь хоть два.

— Два мне не нужно, бо у меня одна коняка.

— Добре. Я тебе буду куповаты для, одной твоей, коняки в подарунок.

— Ха! Тебе, конечно, продадут як колхознику. Пусть они продадут его мне...

Опять мы начали с ним спорить. Он мне проповедует свою единоличную политику, а я ему свою! Сели за стол, увидел гуся, курицу, сало, пробует, хвалит, а сам косится на телевизор, на новые кровати, где детишки спят, на радиоприемник «Беларусь» и снова пущает под меня ехидный вопрос:

— Не стоило завозить столько добра... Не велик Гнатюк пан...

— Откуда завозить?

— Из колхоза, конечно, откуда же еще... Понимаете, не верил, что все это мы с его сестрой нажили в колхозе, говорит, что все это добро нам привезли из колхоза по случаю его приезда, чтобы его на колхозную жизнь агитировать. Ну, тут уж я ему выдал агитацию...

— Не верит, говорите? — улыбаясь, спрашивал полковник. — Почему же он не верит?

— Потому что внутри у него сидит частник, и такое крепкое гнездышко свил, страшное дело! Был я у него гостем. Чертоломят на поле от зари до рассвета на своих полосках, а толку на три гроша. Живут вместе с ягнятами и поросенками, масло на базар, сметану, овечек тоже, во всем экономия, едят молочную затируху. Все коплять и коплять... Куда там купить телевизор! Душа частника умрет, щоб уплатить злоты на такую забаву. У меня не хватает фантазии смотреть на жизнь этих единоличников. Такое уж это, товарищ полковник, разнесчастное племя, в особенности те, кто имеет касательство к кубышке...

— У него кубышка?

— Тю-у-у! Четверо ребят! Вот его кубышка!

— Самый драгоценный капитал, — проговорил Алексей Иванович.

— Этот капитал кормить надо, и он частенько обувку коротко носит да штаны тоже. Изредка поднимая на полковника голубые глаза, Семен, покуривая, усмехался с оттенком скрытого лукавства, пробегавшего по его рыжеусому лицу. Потушив цигарку, сказал:

— Не так уж плохо, пан полковник. Все неплохо! А вот подрастут мои сыны. Мы тогда покажем, как растет жито... А зараз ради этого стекла с картинками швырять денежки, а потом клянчить на стороне... На черта это мне нужно?

Семен сердито затоптал окурок большим сапогом. Попрощавшись, полковник сел в машину. Позже, когда оформление пропусков закончилось, майор Григоренко встретил начальника отряда у крыльца и четко доложил, что на заставе никаких происшествий не случилось.

Особых дел у полковника на этот раз не было. Поздоровавшись, он прошел вместе с начальником заставы в канцелярию, мимоходом спросил, чем занимаются сегодня солдаты.

— По расписанию занятия по службе, — ответил майор, понимая, что не о том хотел спросить его полковник.

— Песни петь продолжаете? — поинтересовался Алексей Иванович. Майор верно угадал, что у начальника отряда вертелся в голове другой вопрос. Его насторожило и не давало покоя сообщение, что вчера в домике для гостей состоялось какое-то шумное пиршество или что-то вроде этого.

— Так точно. Как обычно, поем каждый день, — ответил майор. Алексей Григоренко прибыл в пограничные войска из Советской Армии и привез свои чисто армейские порядки. Устраивал перед отбоем прогулки с песнями, а днем все, кто был свободен от несения службы, в столовую ходили не в одиночку, а строем.

— Ну и как, не утомляет это людей?

— Застава, товарищ полковник, всем своим обликом должна напоминать воинскую часть.

— Выходит, без вас мы не были похожи на военных? — спросил Алексей Иванович.

— Я так не думал. Строй всегда подтягивает людей, устраняет разобщенность.

— Характер нашей службы такой, что не всегда вовремя обедаем и завтракаем, держим даже ночных поваров. Кстати, как у вас на счет пирушек, товарищ Григоренко?

— Каких пирушек, товарищ полковник?

— Не ставьте себя, майор, в неловкое положение. Вы отлично знаете, о чем я спрашиваю. Уху стряпали?

— Так точно! Все было в норме. — Улыбка майора Григоренко доказывала его чистосердечие.

— Смотрите, как бы не подвела вас эта ваша норма.

Отказавшись от обеда, полковник поехал по своему маршруту. Ему не очень нравилось, когда Григоренко улыбался всеми своими ямочками на смуглом остроносом лице. Полковник интуитивно чувствовал в этом неискренность, но уличить в чем-то майора не мог. Застава процветала.