Пограничная тишина - [7]

На лице Нестерова остановилась и замерла мрачноватая улыбка. Он глядел на капитана Ромашкова синеватыми, как небо, глазами и ждал ответа на свой вопрос.

Глава пятая

За годы службы капитану Ромашкову случалось наблюдать всякое: были у подчиненных и самовольные отлучки, и любовные истории, и выпивки, которые иногда печально заканчивались — в трибунале. Встречались парни не очень грамотные, выросшие в годы войны в полубеспризорном состоянии, нередко без отцов и матерей. Отцы дрались на фронтах, а матери работали, делали пушки и снаряды, выращивали хлеб и махорку. Нелегко многим детям было и в послевоенные годы. В школе и рабочих коллективах старались привить им навыки дисциплины и трудолюбия, но не всегда это удавалось.

А здесь, на границе, каждого прибывшего парня, какой бы ни был у него груз в прошлом и какой бы характер он не имел, надо было сделать солдатом, да и не просто солдатом, а пограничником, которому оказывается исключительно большое доверие, поручается дело государственной важности.

Ромашков по опыту знал, что с каждым молодым солдатом надо работать много и долго, вкладывать в это душу и сердце, как вкладывали в его, Ромашкова, воспитание офицеры, с которыми он встретился сначала в военкомате, потом на учебном пункте, в школе сержантского состава и, наконец, на границе. Капитан шел своим и тоже нелегким путем. А вот каким путем идет младший сержант Нестеров? Все это надо изучить, осмыслить и сделать правильные выводы.

— У вас, товарищ Нестеров, есть отец? — после напряженного раздумья спросил Ромашков.

— Никак нет, товарищ капитан. Погиб на фронте.

— У меня тоже отца нет, — сказал Михаил. И, помолчав, добавил: — А все же насчет женитьбы не торопись, подумаем.

— И так, товарищ капитан, каждый час думаю.

— А когда на границе, тоже о ней думаешь?

— Бывает, — сумрачно ответил Нестеров, начиная понимать, что этот молодой широкобровый капитан добирается до самых глубин его души.

— Ну, предположим, товарищ Нестеров, что тебе командование разрешит жениться, затем это же сделать захочет другой, третий... Что же это за пограничники будут?

Нестеров потер ладонью лоб, но ничего не ответил. Его веснушчатую, порозовевшую щеку беспощадно жгло южное солнце. Полусонно и тяжко вздыхал присмиревший конь, изредка и вяло помахивая коротким хвостом.

— Рапорт, товарищ Нестеров, мы, конечно, рассмотрим, поговорим по душам и решим, как тут быть. А сейчас расскажите, что за история произошла у вас с прачкой Ефимьей?

Нестеров оживился:

— Уж и это успели наплести? Не знаю как, товарищ капитан, но случай такой вышел. Опять же мне за него влетело...

— А что за случай?

— Это длинная история. Разрешите отпустить коня?

— Отпустите. Он и без вас дорогу найдет.

Нестеров замотал вокруг конской шеи повод и ласково потрепал Белоногого за гриву. Конь, почувствовав свободу, повернулся и рысью побежал в конюшню.

— Я, товарищ капитан, очень коней люблю, — с улыбкой посматривая вслед Белоногому, проговорил Нестеров. — Мне было годов восемь или девять, повадился я на конюшню. Там жеребенок был со звездочкой на лбу, гнеденький, шустренький такой. Полюбили мы друг дружку. Как, бывало, появлюсь, он бежит ко мне и губами за ухо. Привадил я его, сахар на плечо клал. Один раз он так цапнул, все ухо отжевал. Вот видите, какой пирожок остался. Срамота одна. А с теткой Ефимьей получалось так: ездили мы с Максимовым, шофером, в комендатуру за матрацами. Ну, конечно, получили и назад покатили. Стали подниматься на перевал. Вижу: впереди какая-то тетка козленка на веревочке ведет. Посторонилась на обочину — стоит усталая, заморенная. Кругом жарища, духота. Жалко мне ее стало. Говорю шоферу: «Давай подвезем эту тетку с козленком». Он, конечно, согласился. Притормозили. Открываю дверку, кричу: «Садись, тетка, подвезем до рыбного завода!» «Ах, миленькие мои, родненькие», — засуетилась она. «Дай-то вам бог доброго здоровья и невест хороших. Мне как раз туда и нужно. Я там с племянницей живу. Козочку вот купила...» Посмотрел я из кабинки в заднее стекло, вижу: уселась, пристроилась тетка хорошо. Говорю шоферу: «Трогай». Поехали. Дорожка пошла добрая, каменистая. А ездит Максимов, сейчас он на легковой начальника отряда возит, ездит — будьте уверены. Дал километров на семьдесят... Чую, тетка наша вдруг вроде завизжала и кулаками по кабине начала барабанить. Говорю; «Тормози, Максимов. Наверное, нашу пассажирку растрясло, может, помощь какую оказать нужно». Остановились. Опять же открываю дверку, спрашиваю: «В чем дело, мамаша?» — «Сатана тебе мамаша, а не я, дьявол карнаухий!» И пошла и пошла! «Изверги, — кричит, — разбойники, что вы с козой-то моей сотворили! Полюбуйтесь, чертяки!»

Вышли мы с Максимовым из кабины и ахнули. Вместо козленка на веревочке, почитай, одна голова болтается да шмоток козлятины, как мукой, пылью обволоченный. Тетка голосит и нас такими словечками награждает, не дай боже! А вышло так: вместо того чтобы козленка в кузов сунуть, она сама вперед влезла и на матрац плюхнулась от радости, веревку за железный крюк зацепила. Я вижу, что села, ну и тронулись...

Давай ее успокаивать. Куда там! Ругается на чем свет стоит. Говорим ей: «Купим тебе другую козу, да еще козла в придачу». — «А на черта он мне нужен, ваш козел!» Кое-как уговорили, довезли до рыбозавода. Надо было все сразу же начальству доложить, а мы оттянули это дело. На другой день явилась она на заставу, все, конечно, рассказала. Нас, голубчиков, вызвали и крепенько проработали. А потом эта самая тетка Ефимья к нам прачкой устроилась. Помирились мы с ней. В гости как-то я к ней сходил, а там племянница, ну и познакомились. Вот от этого и пошла вся история.