Поговорим о странностях любви - [25]

Музыканты построились. Хорошо, что мореходка, а не эти пропойцы. Надо будет дать интервью с начальником училища. Он намекал. И Асаулов просил. Хочет перейти туда. Клянется: в последний раз! Вся жизнь из сплошных последних разов. И вдруг приходит самый последний, и ты одна-одинешенька. Сева. Неужели все так быстро… быс… тро… и просто… Ничего. Спасибо, Светлана. Я же сказала: спасибо. Мне ничего не нужно. Отдышусь. Выдержать.

«Свойственное ему чувство нового… он безгранично верил людям и готов был прийти на помощь всем, кто… и пусть не все оправдывали его доверие, он… Настойчивость, с которой он вел неустанный журналистский поиск. Каждый, о ком он писал, становился лучше и чище. К сожалению, Всеволод не успел до конца раскрыть свои творческие возможности». Что из него вышло бы? Романтик, игрок, гитарист — лет в двадцать это умиляет, в тридцать волнует, а после сорока? Седоватый мальчик с блестящими идеями, это уже не так интересно. Галя выглядит старше его. Он почти не менялся. Чуточку располнел. Усы, очки. Похож на пианиста. Почему на пианиста? Ничего не соображаю. Почетный караул — по пять минут? Хватит и трех. Нельзя так растягивать прощание. Если бы я могла с ним побыть сама… Сева. Караул меняем против часовой стрелки. Пять человек в карауле. Нет, лучше по четыре. И не в шеренгу, а лицом друг к другу, по углам гроба. Дайте часы. Я свои где-то оставила, надо следить за временем.

Я боялась, что лицо изуродовано. У Гали знакомая косметичка. Старались всю ночь. Косметичка сказала: «Будет как огурчик!» Бр-р! Его выбросило из машины. Раз — и готово. Свечи зачем? И так жара! Галя велела? Ладно. Кончилась ее жизнь. Кто она была? Жена. Почти бывшая, но жена. А теперь? Неизвестно. Еще придется платить за разбитую машину. Нужно договориться насчет ремонта по госцене, иначе никаких денег не хватит.

Я же говорила: сперва фотографию, потом венки, потом крышка гроба и семья покойного. Наград у него не было. Помнишь, Алена, его песню — «За гробом на малиновых подушечках друзья несут мои выговора»? Как в воду глядел. Это еще кто? Понятия не имею. Вижу его уже на третьих похоронах. Сумасшедший? Еще выкинет что-нибудь. Валерка не придумал ничего лучше, чем прийти в футболке. А Лариса опять без лифчика. Спасибо, хоть черная кофточка. На похороны — как на пляж! Стоят и чешут языки. Нашли место для трепа. Можно тише? Хоть сейчас! Это отец того художника… как его, Ирбитов? Иртеньев? «Закон сохранения доброты» — так назывался Севин очерк о его сыне. Жуткая история, помните? Мальчишки хотели перелезть через электричку и попали под ток. На них загорелась одежда, Иртеньев, его сын, полез их спасать. Стал сбивать пламя телогрейкой, а она зацепилась за провода. Насмерть. Моментально обуглился. Сева принес кусочек его оплавленной рубашки — нейлоновая, синяя. Ужас! Потом устраивал на работу его жену, пытался сделать выставку. А выставлять-то и нечего. Эскизы, ранние акварели, афишки. Растратился по мелочам. Может, эта тяга к самопожертвованию — с отчаяния? Человек вдруг понял: жизнь не состоялась. Надо же доказать, что и ты чего-то стоишь. Вот и лезут на рожон. Зачем ему, спрашивается, понадобилось вставать во весь рост и размахивать телогрейкой под самыми проводами, там же тысячи вольт! И мальчишек не спас, их кто-то оттянул шестами. Сам погиб, семья осталась без кормильца. На миру и смерть красна. Безрассудство. «И безрассудный шаг, и злая память, что могут изменить они и что прибавить?» Здесь есть настроение. Ничего я не запомню. Ничего не останется. Сэдди, вот кто по мне только и заплачет! Ничего, в воскресенье поедем за город, уж ты побегаешь, порезвишься! «Имя Всеволода Ларионова… Он был воспитателем молодых журналистов». Нет. «Своим отношением к делу…» Нет. «Они видели в нем…» Кого же они в нем видели? Пора. Товарищи! Нужно шесть человек. Берите гроб. Осторожнее, осторожнее! В новых домах лестничные клетки узкие, не развернешься. Витя, помоги ему! Аккуратненько. Не заденьте стекло. Потихоньку. Опускайте. Алена, от бабушки ни на шаг. Корвалол у тебя? А вода? Нашатырный спирт? Хорошо. Не толпитесь. В автобусах всем хватит места. Галя с мамой — в катафалк. И доктор. Андрей, вы обеспечиваете съемки. Лучше черно-белые: цветные со временем выгорают. Садитесь со мной в машину. Кажется, всё. «Он посвятил свою жизнь защите тех идеалов, служению которым…» Коряво. А, не до стилистики! Кто же его так прозвал — «инспектор справедливости»? Он втайне гордился этим, «…был человеком, для которого не существовало слово «трудно». Кого поставить в его отдел? Курдасов еще слаб. Светлана? Годика три надо, чтобы выбить из нее дурь. О чем я думаю, господи?! Суета, бесконечная гонка… «Всеволод Ларионов был образцом страстного служения, подлинного творческого…» Опять — «творческого». Что я, доклад пишу или передовую? Как скажу, так и скажу!

Сейчас остановимся во дворе. Поставьте гроб на табуретки. Неровно стоит. Подложите что-нибудь под ножки. Быстренько! Книжки? Ладно, давайте. «Горе от ума»… «Моби Дик». А здесь надо что-нибудь потолще. Что это? Вы с ума сошли, немедленно унесите. Детектив? Годится. Пусть соседи прощаются здесь. Столько народу. Первую реакцию Игната Алексеевича я предугадала: «Давайте поскромнее». Вот и заказала один автобус. Все равно на кладбище обычно все не едут. А тут и трех не хватит.