Поговорим о странностях любви - [12]

Мама уговаривала: плюнь! Лучше, мол, четыре бабы на стороне, чем одна. Побегает, перебесится, а семью не бросит. Сама когда-то обожглась на разводе, теперь за меня боялась. А он, Володька, хитрый, гад: привезет ей деревенского вина или вишневочки, она рюмочку тяпнет — и тает. Да не ревновала я его! Что он, навечно приговоренный к семейной жизни? Хочешь гулять — вперед! Сто лет он мне снился, такой красивый! Я что, должна его бабам глаза выжигать серной кислотой? Зато он меня как ревновал! По телефону и то ни с кем не давал потрепаться. Особенно с Олегом Валентиновичем. Мы случайно пересеклись. Нам дали бывший номер поликлиники, а он позвонил. Парализованный, лет десять уже не встает. Начитанный — что ты! И вежливый: попрощается, но никогда первый трубку не положит. Вот мы как-то с ним трепемся, я про Анжелку, он про книги. Володька — раз! — вырвал телефонный шнур, прямо с мясом. Злился, что я без него могу, а он без меня — нет. Видно, поэтому и завел сразу четырех. Самоутверждался, точно! Не мог простить, что я его столько лет за уши тащила. В техникуме, потом в институте курсовые ему чертила. Он, правда, тогда на двух работах вкалывал, чтобы семью обеспечивать. Но насчет учебы всегда был тупой. Сообразить, что к чему, это он может. Надо — он черта уговорит! Но сильно уж самодовольный. Насчет любовниц тоже сам хвастался по пьянке. Мол, цени, какой кадр тебе достался! А больше всего ревновал к Юрочке, ну, из-за которого я травилась. Говорю: это же когда было, я уже и сама не помню — все равно лютует!

Короче, собрала я свои тряпочки и уехала к маме. Нет, не понарошке. Такие вещи нельзя делать для испугу. Или живи, или уходи, чего нервы зря портить? Через неделю Володька подсылает свою мамашу. Пришла, Анжелке подарков натащила. И мне, смотрю, что-то сует. Развернула: жемчуг! Настоящий. В жизни не скажешь, ну пластмасса и пластмасса. Отказываюсь, а она говорит: «Бери, бери, все равно пропадает!» Я ей: мол, вам еще жить и жить, а она: «Я-то, может, еще буду, а жемчуг помрет. Ему надо, чтобы его носили. А куда мне в ожерелье: на базар, в химчистку?» Потом узнала: правда, жемчуг портится, если его долго не носить. Может, ему нужно тепло от тела? Как человеку. Ладно, взяла. Люблю цацки. Да и Анжелка растет, еще лет восемь и… Хочешь, покажу ее? Это новогодний утренник, это первый звонок, это день рождения. А это дома. Видишь кофточку? Сама шила. И ей, и себе. А эту, синюю в белый горох, я ей сделала из своего выпускного платья, в котором травилась. Ноский материал, ничего его не берет! Посидели мы со свекровью, поплакали, в смысле — она поплакала… И плачет точно, как Анжелка. Черт с ним, думаю. Какой-никакой, а отец… Может, мозги у него уже стали на место, думаю. Взяла вещи, вернулась.

Владимир Кириллыч свою задачу четко усек: жене нужно усиленное внимание! В жизни мы с ним столько не ходили в кино, в театр, в кабак, как тогда. С Анжеликой стал больше возиться, записал ее в какой-то специальный ансамбль, ну, который перед делегациями выступает. Устроил, чтобы она танцевала в первой линейке, впереди всех. Золото, а не муж!

И ко мне подкатывается: «Рожай сына!» У мужиков это самый кайф: сын! Да и куда я денусь тогда от него, с двумя-то детьми, это он тоже вычислил. А я что? Сказано — сделано! На всякий случай положили меня вылеживать в больницу. Это рядом, во втором корпусе. Лежу. Володька каждый день — фрукты, компоты, книжки. Все было класс, пока ему не велели сдать кровь. В родилке всегда кровь нужна: вдруг срочная операция или резус не тот, или просто будешь слабая после родов. Не тебе понадобится, так другой. Я и сама раньше сдавала. Короче, присылает супруг записку: мол, не волнуйся, Топси, завтра не приду, буду отдыхать после донорства. Ладно, отдыхай, А через день прибегают из вендиспансера: «Почему скрыли, что больны?» Этого мне, думаю, только не хватало! Володька же страшно осторожный! Гулять-то гулял, но так, чтобы не помять свой авторитет. В любую жару, пусть там камни лопаются, он всегда в пиджаке, при галстуке! Вдруг, мол, вызовут наверх, а он не по форме. И на тебе: подхватить заразу от родного мужа — полный абдуценс. Отпустили меня домой. Прихожу, он косится: знаю или нет? Я молчу. Ночью не выдержал, рассказал. Нет, не в командировке. В жизни не отгадаешь, от кого пошла эта гадость: от его водителя! Оказывается, он…

Пришли! Видишь, входят в ту дверь, седой — это врач. Но нам главное сестра. Вот! Анеточка Захаровна, доброе утро! Куда мы от вас… Ничего, ничего, вы завтракайте, мы подождем. Это же не девять месяцев ждать. Мы уже отбегались. Так вы не забыли про тот укол? И Дашеньке тоже. Это моя двоюродная сестричка. Правда, похожа? Надо помочь. Она в курсе. Анеточка Захаровна, у вас от нее голова болеть не будет. Мы сюда пересядем. Немножко подымлю, ничего? Так мы на вас надеемся, да? Ладненько. Идемте, я вас провожу. У-у, грымза! Взяла сотский, будто одолжение сделала! А у самой, видела, какие серьги? По «жигулю» в каждом ухе носит, и еще ей мало!

Про что это я? А, шофер… Да ничего у него с Володькой не было. Мой муженек забоялся шприца и попросил, чтобы Колька, его водитель, сдал за него кровь. Обещал отпустить его на неделю в деревню. Там самый заработок: свадьбы. А у него новая «Волга», серебристая эмаль — что ты! У Кольки тоже нервы нежные: что начальник, то и водитель. Нашел какого-то ханыгу, уговорил его пойти сдать кровь. За бутылку. Счастье, что на станции переливания крови быстро сделали анализ, а то пошла бы эта зараза по всей родилке, представляешь? Поднялся шум, Володька с перепугу свалил все на меня. Опомнился — и каяться: «Спасай! С тебя сейчас какой спрос, а мне билет на стол и мордой в дверь!» Всю ночь уговаривал. Хуже нет, когда мужик унижается. Ладно, пошла сознаваться. Прихожу в диспансер, там старичок сидит, жизнерадостный такой. Прозвище: Кожвенпривет. Он так здоровается: «С кожвенприветом!» Посмотрел анализы, спрашивает: «Ну!» Я пока ждала у них в предбаннике, всего наслушалась, там такие бабцы — ну-у! Стала ему заплетать про Гагру, как я там согрешила в гостинице с одним местным джигитом. Он посмотрел анализы, спрашивает: «В гостинице «Ореанда»?» — «Ага». — «Ну, иди, — говорит, — домой. Нет в Гагре такой гостиницы. И у тебя ничего нет. Рожай на здоровье!» Пришла, рассказала. Володька с горя надрался и попер на меня с кулаками. Мол, это я нарочно его заложила. Очнулась, сижу на полу, лицо в крови, все плывет. Так-то, Даша: мы за них, сволочей, страдаем, нам же и достается. Смотрю со своим белобрысым варежку не разевай!