Погонщик волов - [23]

— Я попросил бы, — шипит сзади домашний учитель Маттисен. Тот нынче одет в визитку. Черты его лица застыли. Седые волосы на голове и острая бородка с проседью завершают вид зимнего пейзажа. Под мышкой у него синяя папка — это текст речи его милости.

Господская семья сидит на резных стульях, принесенных для этой цели из замка. Стулья стоят перед самой трибуной, которая украшена круглым солнцем со скудными лучами из тускло поблескивающих кнопок. Лопе ищет глазами Фердинанда. Взгляд его задерживается на лиловой физиономии управляющего. Усы у того — словно завалившаяся набок цифра три. Рядом — кругло-расплывчатое лицо жены управляющего с веселыми глазками. Она сделала завивку.

Фердинанда Лопе не находит. Нет здесь также овчара Мальтена, нет и Блемски. Зато кучер Венскат сидит на своем месте важно, как двое кучеров сразу. Ему надлежит открывать торжество. Замковый учитель предложил его кандидатуру.

Чтобы выучить вступительное слово, Венскату позволили не являться на работу. Но он не принял поблажки.

— У меня все само собой выучится, пока я сижу на облучке.

Венскат побоялся, что в этот день его может заменить Блемска.

Кучер Венскат вообще считается деревенским лицедеем. Он поет также куплеты на собраниях ферейна велосипедистов, заседаниях клуба курильщиков, местного отделения социал-демократической партии и вообще, где ни попросят. В комнате все стихает. Взоры представительниц женского ферейна выжидательно, пытливо либо благосклонно покоятся на господском семействе.

Еще раз кто-то шумно распахивает дверь. Пыхтя, входит жандарм Гумприх. Он надувает щеки, чтобы не хватать воздух открытым ртом. У Гумприха безбородое лицо, лишенное признаков возраста. Лицо с рекламы в пожелтевшей от времени газете. Гумприха вызвал управляющий. Есть основания опасаться, что торжественность церемонии будет нарушена велосипедистами. Приход жандарма вызывает также одобрение его милости. Теперь он не чувствует себя таким одиноким в своей затее.

Гумприх приветствует милостивого господина через головы собравшихся. Он щелкает каблуками и по-военному прикладывает руку к околышу форменной фуражки. Его милость благосклонно кивает в ответ.

Гумприх остается в дверях. Он снимает свой негнущийся головной убор, вытирает носовым платком лоб, проводит платком с внутренней стороны фуражки и снова водружает ее на голову. Эта процедура производит гулкий звук — словно песок сыплется на крышку гроба. Единственный звук во всем зале. Милостивый господин знаком велит учителю начинать. Тот поспешно оборачивается лицом к хору и дует в свою трубку, издавая дрожащий звук. Гудение детских голосов подхватывает этот звук. Учитель воздевает руки и размашисто опускает их.

Голоса из радостных детских ртов взмывают, словно печальный осенний ветер: «О мать благородная наша, тернист был твой жизненный путь».

Члены ферейна в зале едят картофельный салат и жареную колбасу. Мужчины и женщины, кружившиеся до того в танце, уселись за длинные столы — ни дать ни взять пчелиный рой, который вслед за маткой опустился на бобовый стебель. Звяканье тарелок, чавканье, гул застольных разговоров не проникают в клубную комнату. Музыканты же во время еды играть отказываются. У них есть на этот счет печальный опыт. Салат и колбаса им тоже причитаются, но уже случалось, что для них не хватало потом ни того, ни другого, потому что члены ферейна переусердствовали.

В клубной комнате кучер Венскат поспешает к трибуне, чтобы обрушить на головы собравшихся свое вступительное слово. Его стул заваливается назад и попадает между тощими коленками Карлины Вемпель. Венскат становится по стойке смирно, как некогда стаивал на казарменном дворе. Взор его отыскивает господское семейство.

Жизнь твоя была скромна,

А рука прилежна.

В лучший мир твоя душа

Отлетела нежно, —

декламирует Венскат зычным кучерским голосом.

— Я поднимаю этот бокал за процветание нашего ферейна велосипедистов «Солидарность» с искренним пожеланием дальнейшего процветания, и чтобы члены его росли — я имею в виду число членов. Ура! Ваше здоровье!

«Здоровье!» — гудит, ревет и рокочет со всех сторон.

Отзвучало вступление Венската. Некоторые члены женского ферейна прижимают к глазам цветастые синие фартуки, другие — те, кто имеет носовые платки, сморкаются. Лавочница Крампе шуршит в кармане юбки бумагой, выуживает оттуда кусочки сахара и невозмутимо жует. Ее толстые щеки колышутся, как студень.

Дети поют: «Покойся с миром, наша мать, пройдя свой путь земной…»

Короткие пальцы пастора роются в белых клавишах фисгармонии, как детские ноги в снежном сугробе. Лопе лягает кого-то сзади стоящего. Этот кто-то ухватил его за высокий каблук, тянет на себя и хочет выломать. Но Лопе не решается посмотреть вниз. Потому что именно в эту минуту отец печальными глазами смотрит на него. Углядел, наверно, неровный пробор.

В зале возобновились танцы. Фисгармония пастора рыдает в клубной комнате. Праздничный комитет велосипедного ферейна отплясывает почетный танец. Шахтеры, их жены, крестьянские парни, девушки, взявшись за руки, образовали хоровод вокруг танцующих. Прыжки, топот. Барабанщик не без труда отбивает такт. Все плотнее сжимается круг. Танцоры от души наслаждаются оказанной им честью. Под конец они могут лишь с трудом двигаться среди растопыренных рук и ног и останавливаются с понимающей улыбкой. Музыканты извлекают из своих инструментов туш. Удостоенных высокой чести хватают, поднимают и на руках несут к стойке. «Ура! Хох!! Урааа!!!» Велосипедисты кричат, смеются, топают ногами.