Погонщик волов - [24]

Крики «хох!» проникают в клубную комнату, где едва отзвучали последние слова надгробной песни детского хора. Пастор опускает регистровый рычаг. Учитель вытирает пот со лба. Он изображает крайнее утомление, чтобы под этим предлогом скрыться из клубной комнаты.

Он тоже член рабочего ферейна велосипедистов. Он пел в клубной комнате по долгу службы, но теперь его властно зовет шум в зале. Да и кружка дармового пива пришлась бы сейчас как нельзя кстати.

Милостивый господин тоже явственно слышал выкрики: «Хох! Хох!» Он поднимается с места. Горькая складка кривит рот на холодном лице. Пальцы смущенным движением скользят по офицерской прическе. В глазах членов женского ферейна застыло глубокое восхищение.

Булочник Бер скусывает кончик своей сигары и сплевывает табачные крошки прямо на пол между собой и пасторшей. Госпожа пасторша подбирает юбки. Ее глаза излучают неизменное расположение. Милостивый господин обводит взором собрание скорбящих. Он готовится начать свою речь. Он увлажняет языком узкие губы.

— Уважаемое собрание, мужи и жены нации, дорогие мои работники! — Так начинает он свою речь. — Кто из вас смог удержаться от глубочайшей скорби, когда разнеслась печальная весть: нет больше нашей доброй, милостивой матери, храброй супруги нашего позорно изгнанного кайзера. Кто смог? Уж наверно среди вас, дорогие собравшиеся, таких нет. Солнце нашей страны закатилось. Светоч в дни военной сумятицы, в годину тяжких бедствий нашего народа угас. Тем большую скорбь вызывает у нас эта кончина, что совершилась она вдали от столь любимой ею родины, от ее детей — ее подданных, вдали от нашего сердечного участия…

— Перестань, гад! — Лопе лягается вторично. На сей раз он даже осмеливается поглядеть вниз. У его ног на корточках сидит Альберт Шнайдер и делает вид, будто перевязывает собственные шнурки на ботинках. — Я сейчас наступлю на твои поганые лапы! — шепчет Лопе. Альберт Шнайдер скалит зубы и украдкой выпрямляется.

— …Кто же ее нам заменит? Я вас спрашиваю, дорогие присутствующие, кто может ее заменить? Вы этого не знаете, и я тоже не знаю. Кто хоть раз в бытность свою солдатом ощутил силу, которую она излучала, когда, врачуя тела и ободряя сердца, проходила через лазареты, тот никогда ее не забудет, тот не сможет ее забыть…

Липе Кляйнерман одобрительно кивает и жует свой табак. Коричневая жижа, того и гляди, польется из уголков рта. Лопе глядит на отца. Он им гордится. Отец видел императрицу. Глаза Липе благоговейно впиваются в спинку стула, на котором сидит булочник Бер. Лавочница шуршит бумагой и что-то жует.

— …Но мы способны ощутить лишь собственную печаль. Наши глаза, затуманенные горем, не видят, насколько тяжелей утрата благородной матери коснется ее собственных, ее родных детей. Ведь и они лишились покоя с тех пор, как смута охватила наше возлюбленное отечество, отняла у них родину, а теперь — и материнскую любовь. Лишь тот, кому уже довелось стоять у гроба матери, способен понять, какая это потеря. Но мы, изгнавшие кайзеровскую семью за пределы родины, в чужие страны, что мы получили взамен?

«Зеленый лес, зеле-е-е-еный лес!» — раскатывается в зале труба, и ее поддерживает какой-то пьяный голос. Сапожник Шуриг ковыряет спичкой в головке своей носогрейки.

— …С пугающей быстротой усиливается среди населения испорченность и непочтительность. Одни способны петь непристойные песни, когда другие оплакивают тяжкую потерю, скорбь, сокрытую в тайниках души…

Его милость начинает проявлять признаки беспокойства и подносит к глазам текст своей речи. Ее составлял замковый учитель, но, поддавшись на советы управляющего, его милость слегка изменил текст, приписав кое-что — над, а кое-что — под строчками. И теперь нити двух фраз сплелись воедино. Впрочем, этого, кажется, никто не заметил. А моргучий взгляд пастора адресован скорей конфирмантам.

Управляющий с удовлетворенным видом поглаживает свой шишковатый нос и, укротив голос, вставляет: «Совершенно верно!» Щекотливая ситуация, в которой очутился его милость, тем самым скрыта от ушей собравшихся. Булочник, причмокивая, проводит языком по сигаре. Лопе использует короткую передышку, чтобы наступить на пальцы своему мучителю. Альберт Шнайдер приглушенно взвизгивает: «Ой!»

Орге Пинк дает ему кулаком в бок, призывая к порядку. Возвращается учитель. Зато жандарм Гумприх выходит, приподняв свою фуражку и обнажив тыкву головы. Глаза Фриды Венскат впиваются в бесцветное лицо лесничего. Лесничий ей подмигивает. Бедные Фридины ноги начинают взволнованно топотать под столом.

— …А сам кайзер? Как он это перенесет? Что может быть больней для мужчины, чем утеря возлюбленной супруги, матери его детей, верного друга в жизненных невзгодах, утешительницы для израненного сердца? Без сомнений и колебаний последовала она за отцом страны в горькое изгнание, хотя могла остаться на родине. Мы, те, для кого дело нации стало сердечной потребностью, честью своей и совестью поручились в том, что ее дальнейшая жизнь сможет и впредь невозбранно протекать среди ее детей — верноподданных. Однако она последовала за супругом, осиротив нас, и все же…