Поэзия Томаса Мора - [4]
Большой интерес представляет, кроме того, история публикации самого текста эпиграмм Мора. Первое их издание вышло в свет в марте 1518 г. в Базеле у Иоганна Фробена (1460-1527), крупного типографа, друга Эразма Роттердамского и издателя многих его трудов. Они были напечатаны вместе со вторым изданием «Утопии» и эпиграммами Эразма Роттердамского. Титульный лист-бордюр для этого издания исполнил гравюрой на дереве знаменитый художник и гравер начала XVI в. Ганс Гольбейн Младший (1494-1543).
Необычайная популярность книги вызвала необходимость повторного издания, которое и было осуществлено в декабре того же года (Базель, Иоганн Фробен). Для этого издания, печатанного, как и первое, вместе с «Утопией», титульный лист гравировал (на дереве) Урс Граф (ок. 1487-1529 гг. или 1530 г.), резчик печатей и один из крупных художников-граверов начала XVI столетия, который, как и Гольбейн, много работал над оформлением книги. В отношении текста это второе издание полностью повторяло предыдущее.
Третьим изданием эпиграммы Мора вышли в 1520 г. (Базель, Иоганн Фробен). Как и первое издание, оно имеет гравированный титул работы Ганса Гольбейна. Мор внес в него значительные исправления и некоторые изменения в состав, исключив ряд эпиграмм (Приложение I, э 1 и 2) и усилив критическую остроту эпиграмм, адресованных Бриксию, ибо в 1519 г. тот уже выпустил в свет свой памфлет «Антимор». Частично были также исправлены заголовки эпиграмм и внесен ряд частных синтаксических и пунктуационных исправлений. Издание 1520 г. – последнее прижизненное издание эпиграмм Мора. На его тексте (с необходимыми поправками по двум изданиям 1518 г.) базируется и новейшее издание эпиграмм Мора, осуществленное Бреднером и Линчем в 1953 г.
После трагической гибели Мора на эшафоте в 1535 г. вышло в свет два отдельных издания эпиграмм: 1) Лондонское 1638 г. («Epigrammata Thomae Mori Angli». Londini, H. Mosley, 1638), которое в отношении текста почти полностью повторяет последнее прижизненное издание 1520 г., и 2) издание Артура Кейли (A. Kayley), также вышедшее в Лондоне в 1808 г., текст которого взят из Базельского издания «Люкубрационес» 1563 г. note 18 Эпиграммы Мора входили также в состав двух изданий его «Сочинений» – Базельского, напечатанного Николаем Епископием (Бишофом), родственником Иеронима Фробена (1501-1563), сына Иоганна Фробена, и Лувенского «Полного собрания сочинений» (1565-1566 гг.) note 19.
Что касается традиции печатного текста этих изданий, то все они, кроме Лувенского издания, базируются на издании 1520 г., которое считается наиболее ценным. Однако «издатели (Лувенского издания. – Ю. Ш.) ничего не знали о существовании прежних» note 20. Кроме того, из этого издания исключены эпиграммы (98, 149, 219, 229) эротического характера, а по идейно-религиозным соображениям и эпиграммы, содержащие восхваление работы Эразма над изданием Нового Завета, вышедшего в свет в Базеле в 1516 г. Эпиграммы находятся и в «Полном собрании сочинений» Мора, изданном в 1689 г. note 21, текст которого базируется на Базельском издании 1563 г. Все перечисленные выше издания не имели критического аппарата.
Упомянутое издание Бреднера и Линча явилось первым критическим изданием эпиграмм Мора. Оно снабжено обстоятельным Введением X-XXXIII), в котором освещены все основные проблемы творчества Мора-поэта: составление и печатание эпиграмм, история текста, источники, характеристика Мора как переводчика, стихотворные размеры эпиграмм, их сюжетное содержание, источники латинского текста. Особо рассмотрен вопрос о полемике с Бриксием. К оригинальному латинскому тексту приложен английский прозаический перевод эпиграмм с краткими к ним примечаниями. В двух Приложениях (I и II) помещены стихотворения, либо не вошедшие в издание 1520 г. (Приложение I), либо вообще отсутствующие в «Эпиграммах» Мора и взятые из различных изданий, – начиная с «Млека детей» Холта, изданного около 1510 г., и кончая эпиграммой 7, впервые опубликованной лишь в 1932 г. Издание снабжено двумя указателями
– начальных слов каждой эпиграммы и именным.
Настоящее русское издание поэзии Мора является первым. Оно содержит стихотворный перевод размером оригиналов всего поэтического наследия Мора. Перевод сопровождается комментариями, при составлении которых частично использованы примечания оригинального издания 1953 г * * * Поэзия Томаса Мора – замечательное явление в гуманистической латинской поэзии начала XVI в. Злободневные, стилистически отточенные строки моровских эпиграмм получили заслуженное признание сразу по их выходе в свет. Идейно близкие знаменитой «Утопии», многие из них идейно близки и написанным блестящей латинской прозой «Разговорам запросто» Эразма Роттердамского. Они утверждают высокие гуманистические идеалы в обществе в канун реформации.
Современный английский драматург Роберт Болт назвал свою пьесу о Море «Человек на все времена», подчеркнув тем самым общечеловеческую ценность нравственного облика Мора – поэта, философа, государственного деятеля, человека «без страха и упрека». И сегодня, хотя более 450 лет отделяют нас от времени, когда жил Томас Мор, его поэзия – не просто литературный памятник своей эпохи, она жива и в наши дни.
«Появление книжки г. Васильева очень порадовало нас. В самом деле, давно бы уже пора приняться нам за разработывание русской грамматики. А то – ведь стыдно сказать! – грамматика полагается у нас в основание учению общественному и частному, – а, между тем у нас нет решительно ни одной удовлетворительной грамматики! И как же бы могла она явиться у нас, когда теория языка русского почти не начата, и для грамматики, как систематического свода законов языка, не приготовлено никаких данных?…».
«Что нужно человеку для того, чтоб писать стихи? – Чувство, мысли, образованность, вдохновение и т. д. Вот что ответят вам все на подобный вопрос. По нашему мнению, всего нужнее – поэтическое призвание, художнический талант. Это главное; все другое идет своим чередом уже за ним. Правда, на одном таланте в наше время недалеко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер…».
«…Странный оборот приняло в наше время драматическое искусство! Прежде хлопотали о развитии характеров, нынче все заключается в музыке. Даже в водевилях слова как будто приделаны к куплетам, а не куплеты к словам. О характерах забыли и думать. Как тут образовываться актерам? Им надо учиться петь, а не играть. Право, хоть бы уж опять начали давать забытые комедии Коцебу! По крайней мере в них видны характеры, а это первое дело в драматическом искусстве…».
«…наша критика (если только она есть) не может назваться бедною, истощенною труженицей, сколько потому, что у нас мало деятельных писателей, столько и потому, что у наших писателей деятельность редко бывает признаком силы и разносторонности таланта, что, прочтя и оценя одно их произведение, можно не читать и не оценивать остальных, как бы много их ни было, в полной уверенности, что они пишут одно и то же, и всё так же. Нам кажется, что г. Тимофеев принадлежит к числу таких писателей. Чего не пишет он, каких стихотворений нет у него!.
Лет тому восемь назад представитель какого-то сибирского университета обратился ко мне с просьбой написать сочинение, наподобие тех, что пишут школьники. Мне предложили взять любое произведение из школьной программы и разобрать «образ» любого из персонажей. Предложение показалось интересным, и я согласился. Написал сочинение по роману Ивана Гончарова «Обломов» и даже получил за него какую-то денежку. Экземпляра сборника мне так и не прислали.И вот теперь нашёл я среди замшелых файлов этот текст и предлагаю вашему благосклонному вниманию.
«Он страдал от себя, болел собою. Его лирические строфы показывают, как ужас самопрезрения проникал в его душу, как изнывал писатель в неисцелимой тоске и, словно ребенок, ждал и жаждал спасения от матери, со стороны. «Выводи на дорогу тернистую!..» Но, разумеется, на тернистую дорогу не выводят, а выходят. И со стороны не могло явиться того, чего не было в сердце и воле самого поэта, так что до конца дней своих томился Некрасов от горькой неудовлетворенности, от того, что он не мог прямо и смело смотреть в глаза своей взыскательной совести и в жизненной вялой дремоте «заспал» свою душу…».